Часть I

Жил-был художник один...

Раскаленный, июльский Крымский мост. Каблуки утопают в асфальте. Я иду в Дом художника, мечтая о холодном джин-тонике и чтобы все это поскорее началось и закончилось. А именно моя работа на сегодня: интервью с каким-то «художником-нонконформистом», визитка которого зажата у меня в правой ладошке. Черт бы побрал их всех – нонконформистов, экспрессионистов, маринистов и прочих ...истов, если за ними так далеко и в такую жару приходится тащиться.

А, впрочем, этот, возможно, шишка, выбить просто так в ДХ «персоналку»... Хотя, может, и просто блат. Путь на экран лежит через диван. Если бы не полное летнее затишье, меня бы не послали на это гиблое задание.

Мой редактор Присцилла Карповна откровенно морщилась, отправляя меня сюда. «На, сделай что-нибудь с ним...» – и сунула рекламный буклетик этого нонконформиста.

Что ж, решила я про себя, входя под прохладные своды Дома художника, сделаю. Ох, как я его «сделаю»! Хотя несчастный и не виноват, что жара, что мне лень, что плохое настроение и хочется джин-тоника. Просто он подвернулся мне под руку, оказался не в том месте, не в то время.

Нонконформистничал бы лет двадцать назад – попал бы под раздачу Союза Художников СССР. В средние века его, возможно, сожгли бы. Или побили каменьями, но это где-нибудь на Востоке. Но в любом случае сделал бы себе имя. А так я его просто размажу на пятой полосе в разделе «культура». И все.

Так думала я, наспех пробегая по зальчикам на втором этаже, чуть в стороне от манящего своим полумраком бара.

Ничего особенного. Так себе персоналочка. Ранняя мазня в стиле позднего кубизма. Обязательный автопортрет не то с оторванным ухом, не то с провалившимся носом. Естественно иллюстрации «Мастера и Маргариты», какие-то субъекты в лабиринтах дворов... Все блёкло, серо, скучно. Все это я где-то уже видела.

Сам сидел в последнем зале и должен был по собственному замыслу раздавать автографы. Но имел досуг по причине малолюдности вернисажа вообще и желающих обзавестись его росчерком в особенности. На тумбе рядом с ним лежала пресса. «Его» пресса. Я подозреваю, что негативная, судя по небрежности броса.

Подошла. Познакомились. Покемон Кондратьевич Пикачуев. Нонконформист по жизни. И ничего особенного.

По правую руку от него на подрамнике, разумеется, детище. Из любимых. Пастель на альковную тему. Молодая и красивая женщина нежится на ложе, кутаясь в песцовое манто, хотя сама неглиже. Перед ней склоненный мускулистый мужской торс, лица не видно, но по затылку можно с уверенностью сказать, что писан через зеркало заднего вида. Молодая и красивая с кокетливой полуулыбкой скосила глазки на обладателя торса и небрежно так, но чертовски очаровательно водрузила свою изящную ножку на склоненную перед ней мужскую спину.

Эффектно.

Детали прорисованы, не то, что там на других холстах, никакой грубой мазни. Чувствуется, что писано с вожделением. Мастерски.

Сублимация, однако.

Разговор поначалу не получался.

Я несла что-то о призме времени, об окне в мир иной, о строгом суде потомков. Он отделывался общими фразами. При этом – каюсь, – я не могла отвести взгляда от стоящей напротив картины. Чем-то она меня определенно притягивала. Беспокоила. Раздражала.

Он поймал мой взгляд, усмехнулся и вдруг спросил невпопад:

– А о чем ты собираешься писать?

Я удивленно подняла брови, – не люблю, когда без разрешения переходят на ты. Но за его развязной улыбочкой и этим панибратством послышалось какое-то детское беспокойство, не то страх. Я поближе нагнулась к картине разглядывая ее уже не таясь.

– Вот о ней и напишу. Что, нельзя?

Он коротко вздохнул.

– Можно, конечно. Но...

– Что «но»? – быстро спросила я, коварно пронзая его взглядом. Знаете, как мы, женщины, умеем внезапно впиться в жертву сквозь прицел своих ресниц.

Он явно смутился, к чему бы это?!

– Я боюсь... Вы вряд ли... – он неохотно подбирал слова, – Вообще-то эта картина не типична для моего творчества.

– Почему так? – как бы удивилась я. – И потом, почему ты считаешь, что я не смогу ее понять? Это ведь «Венера в мехах»?

Взгляд его стал обреченным, и он сам весь поник и съежился. Молча кивнул. Мне вдруг стало интересно его смущение. Выходит, этот сюжет неспроста здесь выставлен. Что ж, я люблю такие неожиданные сюжеты. Без них неинтересно жить.

– А мне в ней что-то не нравится, – сказала я, выпрямившись и небрежно откинувшись назад, сложила руки на груди, как бы демонстрируя свой предельный скепсис.

– Почему? – Покемон удивленно вскинул на меня глаза.

– Ну... Так не бывает. Театральщина это какая-то... И потом, посмотри, мужчинка-то совсем не покорён этой дамой. Смотри, как напряжена его спина. Он весь – словно бегун на старте: вот-вот распрямится, восстанет, скинет ее ножку, стряхнет с себя ее власть!

Наконец-то в его глазах появился настоящий интерес.

– А ты веришь, что мужчина может быть до конца покорён женщиной?

Я пожала плечами.

– Конечно! Если не до конца, тогда зачем вообще подобные мизансцены? Посмеяться над женщиной, поиграть с ней в покорного раба, а потом рыгнуть пивным перегаром и идти во двор резаться с мужиками в покер? Так что ли?

Он снова смутился, видимо не ожидал от меня подобных пассажей.

– Нет, почему ж так грубо... Просто я хотел показать здесь сильного настоящего мужчину, добровольно склонившегося к ногам такой прекрасной женщины, как Венера...

Я поглядела на него так, что спустя пятнадцать минут его персональная выставка была забыта, а мы сидели за столиком в соседнем баре.

И огромные лопасти медленно разгоняли над нами тягучий как текила воздух...

Из дневника Покемона

Не верю в случайные встречи!

Впрочем, в свидания по объявлению – тоже не верю.

Она появилась из послеполуденного марева, сама вся зыбкая, как мираж. Жгучая блондинка, худенькая и изящная, как стилет средневековых иезуитов.

Огромные глазищи мигом заставляют пересыхать горло. Такая глянет разок – и ты уже путаешься и мелешь чушь.

Она видела мою «Венеру», а я видел, как вспыхнул ее взгляд. В ней пробудилась хищница, женщина-вамп. Все вокруг превратились в жертвы. И я был ближе всех. Я почувствовал себя обреченным.

Разумеется, я пригласил ее в шикарный ресторан. Неслышно шуршащие официанты подносили нам омаров, кальмаров, устриц и прочих моллюсков. Мы пили настоящее французское Шабли, а за окном сверкала ночная Москва.

– А я хотела бы позировать в твоей «Венере», – говорила она. – Хотя... Ты знаешь, я бы написала эту картину иначе.

Я удивился.

– Как?

– Знаешь, у меня есть мечта... Вот представь: лестница, ведущая к воротам средневекового замка. И вся она устлана мужскими телами. Их много, очень много. Может десятки, а может и сотни даже! Они лежат, как живой ковер, они даже не смеют поднять головы, чтобы взглянуть на меня! А я гордая и недоступная для них Королева. Я медленно прохожу по этому ковру из живых людей, для которых огромной и единственной радостью, смыслом жизни является вот так пасть под мои ножки. И каждый из десятков, а может, и сотен этих мужчин втайне каждый раз надеется, что именно его спины или затылка коснется моя легкая стопа! И все! Больше ничего ему не светит от меня, но и этого достаточно для каждого из моих рабов. Для них это смысл жизни!

Я зачарованно глядел, как блестят в ее зрачках огоньки свечей, что догорали на нашем столике. Всё плыло кругом, реальность исчезала.

—...И еще, – продолжала она, – Чтобы на одной из ступенек один из моих невольников жутко, страшно, непозволительно нарушил бы этикет. И поднял бы голову, чтобы хоть мельком увидеть хотя бы край моего платья или ремешок сандалии. Это неслыханная дерзость! Он должен быть жестоко наказан, может быть даже смертельно! Но я милостива сегодня. Я всего лишь на миг останавливаюсь, обратив внимание на этого наглого мужчину. Я понимаю, что только невыносимая страсть заставила его попытаться взглянуть, – не мне в глаза, о нет! Всего лишь на мои божественные ноги! И я, снисходительно улыбаясь, так легко и непринужденно, как бы походя своей ножкой опускаю его голову снова вниз, чтобы он не смел поднимать глаз от пола и смотреть на меня. Этого легкого касание моей подошвой его затылка достаточно, чтобы этот простой смертный затрепетал бы, как пораженный громом или стрелой. И проходя дальше, ступая на остальные разгоряченные мужские спины и головы, я слышу сзади его полный невыразимой страсти и любви стон... А я иду дальше, и уже забыла об этом несчастном, что там, на ступенях моего замка, умирает от любви и страсти!

– Это не картина получается, – я почувствовал, что щеки мои горят. – Это эпизод из фильма.

– Я бы хотела снять такой фильм.., – уже почти прошептала она. – Фильм, длинною в жизнь.

—...А впрочем, все это чушь собачья.., – хрипло рассмеялась она, когда уже занимался облачный рассвет и мы вышли подышать на набережную Москвы-реки.

– Ты это о чем? – почти замер я от предчувствия разочарования.

– Да так, размечталась дурочка! – продолжала смеяться она, только совсем не весело смеяться. – Ну, посмотри ты на этих яппи!

Она кивнула на тусующуюся у ресторанного подъезда полупьяную братву, никак не помещающуюся в своих машинах.

– Разве эти на что-нибудь вообще способны?! Это жрущее, пьющее, потеющее, снующее болото! Все они при мобильниках, мастер-картах и ключах от БМВ, но бросить к ногам любимой им нечего! Нет ничего, пу-сто-та! Пустота в глазах, в душах, в мошонках... Да явись ко мне джинн с предложением расстелить весь этот мир у моих ног и сделать бы всех этих людишек моими рабами – веришь, нет? – отказалась бы! Ей-богу отказалась! Что с ними делать?

– Ну, как.., — пожал я плечами. – Власть над миром все-таки... Мировые войны из-за этого случались, неужели тебе этого бы хотелось? Чтобы вот так и весь мир под каблуком?! Неужели смогла бы отказаться?

Я пристально вгляделся в ее серо-зеленые глаза, ставшие в предрассветной мгле совершенно непроницаемыми.

– Да, – покачала она головой совершенно серьезно. – Отказалась бы. Мне, может быть, нужен один.., – она вдруг заговорила очень серьёзно. – Мне нужен один, но чтоб он был настолько предан мне, что захочу вот так просто его убить – так чтобы молча и безропотно дал бы себя задушить или запороть до смерти...

В висках у меня застучало. А ведь такая сможет, пожалуй, запороть до смерти. Просто так, из самолюбивого властного куража.

Я молчал. Молчала и она. Потом вздохнула тихо и, не прощаясь, быстро пошла к прорисовавшемуся в хмуром утреннем небе Крымскому мосту.

– Как хоть тебя зовут-то? – только и успел я окликнуть ее.

Она на миг остановилась и бросила через плечо, небрежно:

— Запомни, для тебя я – Мистерия. Так и зови: Госпожа Мистерия! Ты понял?

Я начальник – ты дурак, ты начальник – то же самое...

Утреннюю редакционную планерку я, разумеется, проспала.

С этим чертовым Покемоном гуляли до самого утра, и, кажется, он делал мне непристойные предложения. Во всяком случае, материал с ним никак не вытанцовывался. Ну, о чем писать? Из всей выставки запомнилась только «Венера», но Венера — это такая тема... Такая...

Это не заметка на полосу светских скандалов. Это минимум очерк о творчестве или судьбе. Ну что, развести его на откровенность об этом сюжете? Ведь наверняка автобиографичен... Но – лень. И опять же, жара. Да к тому же, если не разведется, то потеряна еще одна ночь, а к четвергу надо сдавать материал. А сегодня уже вторник.

Весь день вялилась дома, принимала душ и лазала по интернету, пытаясь отыскать что-нибудь про моего героя. Нашла много прессы по нему, его ругали и хвалили поровну. Но о «Венере» – ни слова.

Так и поехала в редакцию ни с чем, скинув по инету коротенькую заметочку строк на тридцать.

А там – все по своим щелям. Прилежно стучат по «клавам», зависают на телефоне, кусают ногти у принтера в ожидании распечаток своих эпохалок.

Стоило посидеть в курилке всего-то пять минут, как уже доложили Присцилле о моем приходе. Донесли. И тут же вежливо так, с ехидцей, пригласили зайти к ней. Многозначительно так пригласили. И провожали взглядами в спину, как провожают человека на эшафот или, в крайнем случае, в кабинет к дантисту.

Дело в том, что в редакции все считают, что я – девочка для битья. Так оно, в общем-то, и есть. Если мой текст попадает на первую полосу, то в ближайший же понедельник, на «расширке» – так мы зовем расширенную редколлегию, – Присцилла Карповна, указывая на мою статью, минут пятнадцать упражняется в остроумии, разнося ее в пух и прах и рекомендуя стажерам внимательно вчитаться в текст и никогда так не писать. Мои сочинения – образец безвкусицы, бесталанности и пошлости. Так, как пишу я, писать невозможно в принципе. Подача материала неправильная, метафоры хромают или заезжены, или и то и другое. Образы блёклы. Язык сух. Концепции вообще никакой. Словом, сплошная бездуховность, блин...

И пусть в рейтинге цитирования на радио и ТВ я на первом месте, пусть мой мобильник разрывается от просьб что-то там прокомментировать для BBC или CBC все равно я – анфан террибль. Девочка для битья. Так, в общем-то, и есть. Но проходит неделя-вторая и снова я – на первой полосе. С персональной фоткой. На зависть прилежным и правильным гусыням-труженицам, что без конца переписывают свои шершавые тексты по отработанной еще на журфаке извечной «рыбе».

Мне завидуют черной, как копоть, завистью. Радуются радужной, как радуга, радостью моим неудачам и провалам. А в особенности – радуются вот таким вот вызовам в кабинет главной редакторши, предвкушая, что однажды, вот-вот, я выскочу оттуда зареванная, замазанная тушью с ресниц, уволенная! Вот что они все ждут.

И даже вышколенный ответственный секретарь, когда я вхожу, смотрит на меня с невыразимо-презрительным сочувствием. Присцилла прямо при нем устраивает разнос. Нет, она не кричит. Она умеет говорить с тихим шипением и такой мимикой, что хочется забиться под диван от стыда. Диван в кабинете есть – большой, мягкий и кожаный, подаренный, кажется, еще самим Чубайсом. Диван – важная часть интерьера в любой редакции, у нас – особенно. Поэтому я и переношу взбучку, уставившись именно на этот атрибут редакторской власти. Ответственный секретарь, конечно, не понимает сакрального смысла этого моего угрюмого взгляда, но Карповна – более чем...

Излив на меня первый ушат своего негодования по поводу моего опоздания, граничащего с прогулом, а также позорного провала вчерашнего материала, Присцилла как будто вспоминает о притихшем ответственном секретаре. Его стол тут же, напротив, так что он обречен все слышать. Его как бы отсылают. Как бы погулять.

И он упархивает в курилку, где его уже ждут охочие до подробностей сослуживцы и сослуживицы. И чем дольше дверь кабинета будет заперта изнутри, тем пикантнее будут смакуемые предполагаемые подробности моего аутодафе.

А на самом деле, как только дверь запирается за ним, в кабинете атмосфера меняется самым радикальным образом. Госпожа главред больше не шипит и вообще умолкает. Попробовала бы она пикнуть!

Вздохнув коротко, я подхожу к ней, притихшей, и что есть моей девичьей мощи, коротко вмазываю ей жгучую пощечину. С оттяжкой, так чтобы у самой зажгло ладонь. Потом еще одну, и еще. Стараюсь попасть по носу или уху, – так больнее. Дряблые щеки редакторши колышутся как холодец. Я бью, не обращая внимание на то, как разлетаются ее клипсы по столу. Она не смеет не то чтобы закрыться от моих ударов, но даже зажмуриться боится. Теперь я отвешиваю каждую пощечину не спеша, холодно и презрительно наблюдая, как в глазах моей начальницы нарастает страх и отчаяние. Я жду, когда она заплачет. Когда боль пересилит ее терпение и она заревет, и огромные, как у коровы, слезищи покатятся по ее исхлестанным, трясущимся щекам.

О, этот волнующий миг я действительно встречаю с упоением! Когда она из всемогущей вершительницы судеб превращается в ревущую, захлебывающуюся в рыданиях, ноющую бабу. Втайне я каждый раз с вожделением мечтаю разбить ей нос до крови, но, увы, – делать это специально не рекомендуется. Госпоже главредакторше еще работать. А с распухшим её шнобелем могут догадаться...

Мне безумно нравится, как горят ее щеки. Я сдвигаю со стола все ее редакторское барахло, усаживаюсь перед ней и ставлю ноги ей на плечи. Она стонет, мучаясь, что на ее кремовой блузке останутся следы от моих туфель, но ничего не поделаешь, мамашка, придется потерпеть еще немного мой капризный деспотизм!

Ее голова зажата между моими щиколотками. Она избита, унижена, растоптана. Она ждет, что я с ней сделаю дальше. Она знает, что я могу сделать все, что угодно, и она обязана терпеть. И будет терпеть. Стоит только один раз ей отказаться от этой чудесной игры, и все...

Я ставлю левую ногу на ее грудь и каблучком начинаю больно давить ее пышности и прелести. Она стонет, дыхание ее становится уж совсем неприлично-возбужденным, она сучит ногами под столом и я слышу, как шуршит от похоти капрон, перетираемый ее потным предвлагалищным пространством. Она тянется ко мне, не выдерживая этой пытки. Она хочет меня! Но нет. Не здесь. Я, скинув туфельку, отталкиваю ее ногой прямо в лицо. На диван! Марш! Стерва!

И на прохладном кожаном диване, подаренном, кажется, еще стариной Чубайсом, я наконец разрешаю моей начальнице вылизать меня всю, от соленых после беготни по раскаленному городу пяток, до взмокшего от всего вышеизложенного влагалища...

Кончаем вместе.

А потом я устало остужаю свою попку на прохладной коже дивана, о, – это блаженство в такую жару сравнимое разве лишь с оргазмом, – и слушаю суетливую болтовню Присциллы Карповны относительно невозможности отправки моей заметки в печать.

– Ну, ты пойми, – она старается не глядеть мне в глаза, – Тут же ничего нет, в твоей заметке. Ну что поймет читатель? Что есть такой сумасшедший художник, что он намалевал там какую-то Венеру... Ну, и что такого? В чем клубничка?

Я закуриваю. Вообще-то здесь нельзя, но если мне очень хочется, то можно. Мне.

– Ты предлагаешь сыграть с этим Пикачу в его Венеру? – я щурюсь на редакторшу, которая на фоне окна залитого нестерпимым солнцем кажется мне окруженной нимбом как святая.

– Ну, почему бы нет.., – гнусаво соглашается она, все еще шмыгая носом после перенесенного блаженства. – Поиграй с ним, раскрой этот персонаж, заставь, в конце концов, написать следующую картину уже с тебя. Вот это будет очерк, прикинь! А?! И картинку эту мы в качестве иллюстрации на первую полоску!

Глазки Присциллы загорелись нехорошим огоньком. В ней проснулся хищник-репортер. Теперь от этой идеи она не откажется уж точно.

А что, успеваю сообразить я, под это дело можно выбить недельки две командировочки по спецзаданию, да еще и с премиальными...

На раскрутку персонажика. А?

Поток бессознательного

Если бы еще вчера Покемону Кондратьевичу Пикачуеву сказали бы, что он будет с нетерпением ждать, когда закончится первая в его жизни персональная выставка, он бы ни за что не поверил. Еще вчера он сидел как на именинах. Рассуждал об искусстве с бородатыми поддатыми гражданами, иногда раздавал автографы, многозначительно подмигивал курносеньким дамочкам-студенткам «Строгановки». Словом, корчил из себя звезду.

И вот сегодня ему все это надоело.

Ее не было. Она и не обещала прийти, но Покемону казалось, что она где-то рядом. Может, даже тут же, в баре. Пикачуев выходил несколько раз в бар, пил пиво, даже посидел для верности за тем столиком, за которым они вчера так мило начали этот безумный вечер, но, увы...

Она не появлялась.

Он знал, что в памяти мобильника ее номер автоматически запомнился первым по списку. Что стоит лишь войти в меню, и услужливая электронная память подскажет ему, как услышать ее голос.

Он достал телефон. Три девятки в номере... Если повернуть аппарат антенной к себе, как стволом в сердце, то получатся три шестерки...

И ад следует за ней...

Он вдруг понял, что даже если решится нажать на «Ok» и в эфир полетит его вызов по этому адскому номеру, то наверняка никто ему не ответит. Не может быть в природе такой женщины. Таких не бывает! Они могут быть на безумных, вроде его, картинах. А в жизни их нет. И на другом конце несуществующего провода кто-то наверняка расхохочется ему в ухо трескучим сарказмом:

– Мистерию? Какую тебе еще мистерию?! Вчера мало было? Ха...

Над Москвой сгущалось марево жары и Пикачуевой безысходности. Он с тоской смотрел в окна и мечтал о женщине, которая мечтала пройтись по ковру из покоренных ее красотой мужчин.

Глупо? Глупо. Согласен.

Покемон вернулся к своим картинам. А люди все шли и шли. Они что-то иногда расспрашивали, кивая на его «Венеру», он отвечал, что да, что это она и именно она...

Его понемногу начинала раздражать эта картина. Кто на ней изображен? Какая-то пустая, безмозглая красотка, совсем не похожая на настоящую Венеру.

Однако пора кончать этот безумный марафон. Покемон Кондратьевич снова посмотрел на часы, заставил себя сосредоточиться на этом и понять, что до окончания выставки оставалось чуть больше часа. Теперь все равно.

Он собрался и, не прощаясь ни с кем, вышел в нестерпимую духоту улиц...

Хотелось напиться, но мешала жара. Покемон боялся, что не выдержит сердце. Он обреченно брел по Садовому в сторону Смоленской к своему дому на Арбате. Ничего не хотелось, в небе появилась легкая пока еще рябь, тревожная предвестница грозы...

А вот и нарядный Арбат. Поющие и тусующиеся панки, красные майки и знамена на продажу, кучки сидящих на брусчатке не то кришнаитов, не то каких еще просветленных...

Но и многолюдье не спасало от тоски. Покемон вдруг понял, что если он сегодня не встретит Ее, то ночью он попросту сойдет тихо с ума. Осознав это, он бестрепетно набрал нужный номер...

– Госпожа Мистерия? – только и смог он произнести, и голос предательски дрогнул. И она, конечно, это заметила.

Бойтесь ваших желаний, ведь мы можем их исполнить...

Только в последний день перед выпуском номера редакция под руководством Присциллы Карповны начинала серьезно работать. До этого дня всю неделю сотрудники и сотрудницы шлялись по многочисленным смежным комнатам, без конца курили, пили кофе или чай, завтракали, обедали, в перерывах обсуждали диеты для похудания, бегали по магазинам и заданиям, потом снова трепались в курилках, обдумывая, где будут тусоваться вечером.

Но в четверг все предельно сосредотачивались и уходили в себя. Компьютеры были нарасхват. Каждый рвался к клавиатуре, с нетерпением стремясь выплеснуть на экран монитора свое выстраданное и наболевшее. Приносились спешные репортажи, стажеры из молодняка успевали промчаться по пяти-шести «прессухам» и брифингам для полосы новостей, фотограф никого не пускал к себе в лабораторию – единственное место, где всю неделю можно было гарантировано спастись от жары и полюбоваться на забавные коллажики и шаржи, которые тот непрерывно творил всю бездеятельную неделю. А теперь и он работал!

В тот момент, когда дрожащий голос Покемона едва завибрировал в мембране мобильника госпожи Мистерии, она была единственная, кто среди редакционной спешки и горячки предавался неге и легкому творческому безделью. Дело в том, что сегодня она была назначена «свежей головой» – последним и окончательным редактором готового номера. Выпускающий редактор – наоборот, весь день и вечер был в мыле. К нему несли статьи и заметки, он просматривал их, отправлял на корректуру, потом смотрел еще раз, подписывал, отправлял на верстку. А ей предстояло поздно ночью, когда номер будет уже готов, проглядеть окончательный вариант, найти незамеченные уставшими от работы сотрудниками ошибки, и, исправив их, дать добро на вывод окончательного макета. После чего номер идет в типографию.

Вмешиваться в сам процесс работы она не имела права, чтобы не «замылить глаз». Сохранить то бишь, свежую голову.

Она сидела за своим персональным компьютером – роскошь, которой удостаивались лишь обозреватели отдела культуры и верстальщики, и от нечего делать играла в шарики.

И тут вдруг – взволнованный и подавленный Покемоша.

– Госпожа Мистерия... Я... Я хочу предложить вам встретиться...

– Что за блажь такая? – мобильник оплачивался редакцией, так что можно позволить себе поболтать без оглядки на время.

– Нет, вы ничего такого не подумайте... – начал он оправдываться не слишком уверенно, – Просто я задумал серию новых картин по известной, интересующей вас теме...

– И что это за тема? – Она, конечно, догадалась, но хотела, чтобы он сам сказал.

– Это... Клеопатра, восходящая на трон по спинам своих подданных... Помните, вашу мечту? Так вот, я хотел бы ее воплотить, так сказать, в натуре.

Мистерия усмехнулась так, чтобы он слышал.

– Хорошо, а как ты собираешься организовать массовку? Насколько я помню свой сон, — а это был именно сон, – там, на правах моего живого ковра участвовало не менее сотни самцов мужского пола!

На том конце радиоволны сопение.

— Ради вас я найду эту массовку.

– Сотню рабов? – не удержалась от восторга Мистерия, и соседи по отделу культуры с удивлением повернули к ней головы.

– Ну, не сотню, конечно, — вздохнул он более чем откровенно. – Но думаю, несколько человек будут рады лечь к вам под ноги, чтобы остаться в Истории...

– Звучит красиво, хотя и несколько высокопарно! – пококетничала она, но не слишком уж ядовито. Не хотелось спугнуть Покемона. Его творческий порыв.

– Но опять же, насколько я помню, там был еще один персонаж, как это у вас принято называть – центральный. Тот из рабов, кто осмелится поднять голову, чтобы взглянуть в лицо своей Королеве... И кому на голову я должна буду наступить, чтобы этот дерзкий жест, этот бунт пресечь.., — сидящая рядом бывшая учительница русского языка, подрабатывавшая в летние каникулы корректором даже откинулась на спинку стула и удивленно уставилась на Мистерию после этих слов. — На эту роль ты кого планируешь пригласить? Или сам предпочтешь позировать?

– Позировать я, конечно, не смогу, иначе кто будет писать-то... Но если вы не возражаете, то это будет мой автопортрет...

Он опять коротко и обреченно вздохнул.

Мистерия усмехнулась, на этот раз мысленно. Клиент был на крючке. Даже неинтересно играть с такой податливой мышкой.

– Ну, ладно, а что с другими картинами? Ведь ты, кажется, говорил о серии...

– Да, разумеется.., – он оживился. – Это будет серия, непременно. Еще я хотел написать царицу Нефертити, которую несут в паланкине чернокожие эфиопы...

– О-о-о! – теперь уже откровенно рассмеялась Мистерия. – А эфиопов-то где брать? Это будет стоить бешеных денег между прочим! Или ты предпочитаешь взять их в плен, превратить в невольников? Так нас с тобой за это привлекут к международной уголовной ответственности за работорговлю! Интерпол отправит нас в Гаагу, в международный трибунал! – веселилась она, не обращая никакого внимания на удивленные переглядки между собой сотрудников, которые почти все теперь прислушивались к ее разговору. А вернее, очень даже внимательно следя за этими переглядками и пересмешками... Пусть гадают, с кем это она ведет столь фривольные разговоры!

Покемон, однако, был серьезен и печален.

– Да не в неграх дело, в конце-то концов... Возможности грима сегодня практически безграничны... Дело в вашем согласии... Госпожа Мистерия. Я могу хотя бы надеяться?

– Надеяться может кто угодно и на что угодно, – назидательно сообщила она.

Повисла пауза.

– Ты продумал все сюжеты? – решила она помочь обескураженному мужчине. – Сколько их будет?

Он снова вздохнул, чувствовалось, что ему тяжелы ее насмешки.

– Еще была задумка сделать Далилу, спускающуюся посмотреть на страдания ослепленного и превращенного в раба Самсона, крутящего это ужасное колесо...

– Это для рекламы пива «Туборг»? – не удержалась и снова съязвила она, зная, как он трепетно относится к своим художественным идеям.

Ничего, пускай привыкает и к насмешкам. Если уж решился на то, что решился. А то, что это так, она чувствовала безошибочно.

Покемон сопел, в трубке слышался шум улицы. Он к тому времени уже прошел Арбат насквозь и вышел к бульварам.

Он понимал, что она над ним откровенно издевается, может, даже в присутствии кого-то там еще, кто может слышать ее часть разговора. Но теперь ему это было безразлично. Пусть издевается, это теперь ее право. Право силы. Ведь если бы ему так настойчиво звонила какая-нибудь поклонница и предлагала, допустим, себя в качестве модели для какой-нибудь картины... Да еще бы посмела сама придумать сюжет к ней, да еще бы была столь настойчива, что становилось бы ясно, что она влюблена... Разве он не издевался бы таким же образом?

Все мы, когда чувствуем над кем-то хоть небольшую, но реальную власть, становимся немного садистами. Все стараемся потешить свое самолюбие за счет другого.

Вы замечали, как объявляют дикторши в аэропорту номера рейсов прибывающих и отправляющихся? Они ведь специально говорят так, чтобы мы с первого раза ничего не расслышали и напряженно бы вслушивались второй раз при повторе. Это делается, чтобы создать нам неудобства. Она прекрасно знает, как вздрагивают и замирают люди, напряженно ждущие свой самолет или встречающие кого-то. Особенно когда рейс запаздывает...

И ей нравится, что при ее голосе вздрагивают. Потому что дома ни муж, ни сын-паршивец ни в грош не ставят ее мнение и, уж тем более, не прислушиваются к ее словам. А тут – весь огромный зал вытягивается в струнку, едва заслышав ее «Внимание...».

А дантистки? Почти каждый может вспомнить, как ему однажды удаляли нерв... Помните? То-то же... И ведь даже тестирование придумано для этой категории эскулапов так, чтобы выявить среди них потенциальных или уже состоявшихся садистов. А все равно не помогает!

И с виду-то бывает девушка-ромашка! А минут десять-пятнадцать ковыряется там, в «дупле» так, что кажется, будто останавливается сердце! Меня однажды такая вот дамочка настолько явно выбрала в жертвы, что даже ее коллеги заметили это. Говорили: да отпусти ты его на сегодня, парень-то, смотри, весь бледный... А она вопьется пару раз там во что-то своей длинной иглой так, что потемнеет в глазах, послушает мои не сдерживаемые стоны, а потом отправит меня посидеть на диванчике еще минут пятнадцать, пока принимает других... А потом – снова приглашает меня в кресло. Да еще с такой улыбочкой, которая не оставляет сомнений в искренности ее намерений! И так раза три.

Я все думал, если перед ней упасть на колени, желательно прилюдно, она смилуется? Пожалеет? Вернее всего будет продолжать в том же духе, с удовольствием вспоминая этот случай и невольно заставляя других точно так же страдать, и унижаться...

Да, думал Покемон, власть отвратительна даже более, чем руки брадобрея. Она отвратительна, как холодные ноги дантистки.

– Может, мы все же встретимся где-нибудь? – предложил он осторожно. – Я расскажу вам о последнем сюжете, что пришел мне в голову... О Юдифи...

– Юдифи?! – быстро откликнулась госпожа Мистерия так, будто и сама о том же подумала. – Знаешь, я сегодня занята. Так что мы с тобой обсудим твою Юдифь, обязательно. Только не сегодня...

– И что, никак нельзя выкроить хотя бы часок, чтобы посидеть где-нибудь в кафе? – грустно спросил он.

– Кафе... Это вряд ли. Мне нельзя отлучаться из редакции весь сегодняшний вечер и, возможно, ночь. Но есть редакционный бар. Там прохладно и подают хороший салат. И пиво.

– Я все понял! – встрепенулся Покемон. – Давайте адрес и, пожалуйста, закажите пропуск в редакцию!

Покемон появился в редакции, когда за окном уже темнело, а сотрудники, сдав все хвосты, начинали расходиться. Кое-кто заскакивали в бар, шумно, но недолго сидели за столиками, отмечая пивом окончание работы и расходились.

Мистерия принимала его, разумеется, инкогнито. Иначе тут же донесли бы Присцилле и она наверняка устроила бы ажиотаж.

Теперь Покемон был отутюжен, подтянут, оснащен огромным букетом роз и распираем острым чувством джентльменского куража. Он заказал самое дорогое здесь шампанское, икры для Мистерии, сам ничего не пил, но, испросив разрешения, много и нервно курил.

Когда же последние полуночники разошлись и менеджер по уюту (как официально называется должность бармена) погасил свет, они зажгли на столике две свечи, в желтом свете которых розы стали казаться бордовыми.

Каждая женщина видит, как на нее смотрит мужчина. Мистерия поняла все. По тому, как Покемон ерзал на стуле, как нервно бегали его глаза и пальцы, даже по сдерживаемому дыханию она поняла: все, клиент дозрел.

Она решила помочь ему.

– Кстати, – игриво улыбаясь, сходу продолжила она прерванный телефонный разговор. – Насколько я поняла, ты собираешься меня нанять в качестве модели для твоих картин! А как ты собираешься мне платить? Повременку или гонорар определишь?

Кокетство! Сила не менее страшная, чем красота. Уши у Покемона и те покраснели.

– Ну если вы настаиваете... То конечно... Я просто думал, что.., – начал он мямлить смутившись окончательно.

И вдруг его прорвало. Он словно решился броситься в пропасть неизбежного.

– Я предлагаю вам самой назначить себе сумму гонорара. Сколько скажете, столько и будет.

Такого Мистерия не ожидала.

– Ну, что ты! Я потребую о-о-о-очень много! – произнесла она смеясь. – И совсем не обязательно денег!

Покемон коротко взглянул в ее смешливые глаза и обреченно махнул рукой.

– Я выполню любые ваши условия...

Если честно, то этой фразы она от него ждала с самого момента их первой встречи. Вот именно так: я выполню любые ваши условия. Любые! Ваши! И – опустив послушно глазки. Это была победа! Теперь крепость пала, ворота открылись, ей ведут белого коня. Можно въезжать на центральную площадь и объявлять свои условия покоренному городу. Разумеется, полное разорение казны! Это первое. Отныне, его кошелек – это ее кошелек. Затем все удовольствия, увеселения и развлечения, какие только можно придумать в этом покоренном городе. Разумеется, отдельно – плотские утехи. Сдавшийся город, по законам войны, отдает в наложницы своих самых красивых девушек. Она, как победительница, предпочитает наложников. А так как в городе уцелел лишь один мужчина, то придется выжать все соки из него... Ему придется отдуваться за всех. Что ж, римская формула – горе побежденным!

А потом посмотрим. Может, она останется править этим симпатичным, в общем-то, городком, а может, – разорит, сожжет в пламени неразделенной и мучительной любви и бросит его навсегда! И пусть единственный его житель в безутешном горе отчаянно лобзает остывшие ее следы на сухих от жажды камнях мостовой...

Горе побежденным.

– А знаешь.., – она перестала смеяться, допила свое шампанское и наклонилась к нему так, что почувствовала опасную близость пламени свечи, – Знаешь, я ведь действительно намерена потребовать от тебя слишком многого за свою услугу. Ведь другой героини для своих картин ты не найдешь... Ведь так? Значит, я могу диктовать условия?!

Покемон лишь молча кивал и поджимал губы.

– Ну что ты молчишь! Говори! – Мистерия внезапно откинулась, надменно посмотрела на него, как бы внезапно разочаровавшись.

Он перевел дух, почти физически ощущалось, как ему трудно говорить.

– Вы правы... Я действительно давно мечтал о такой женщине, как вы...

– О какой именно? Ну! Говори же! – она требовала, почти приказывала ему выговорить то, что он никак не решался.

– Я давно мечтал о доминирующей женщине, рисовал ее и себя рядом, но никогда не верил, что это реально возможно в жизни!

Теперь его несло.

– С тех пор, как у меня появилось хоть какое-то имя и я начал зарабатывать деньги, я постоянно искал ее... Были многие, которые соглашались сыграть со мной в эту игру условно, на моих условиях, по моему сценарию. Но это все не то. Настоящей сильной, властной натуры я нигде не встречал! А так хотелось встретить!

– А ты не боишься? Ведь истинно доминирующая женщина может просто-напросто перевернуть твой мирок, и ты окажешься в океане таких страстей, которые... Которые тебя раздавят! Ты помнишь, чем кончилась история классической Венеры в мехах? Вернее, ее раба Григория?

Покемон грустно покачал головой.

– У меня на этот счет свое мнение. И герой, и автор изначально были не теми людьми, за которых пытались себя выдавать.

– Как это? – удивилась Мистерия. – Ты хочешь сказать, что классик нашего жанра на самом деле не был рабом реальной Ванды?

– Думаю, да.., – совсем уж печально произнес он. – Просто это была красивая мечта, некий порыв, отчаянное желание проверить себя в суперэкстремальных условий реального рабства у реальной женщины. Но ни сам автор, если принять на веру, что эта история автобиографична, ни его герой на самом деле были неспособны на такой подвиг. Они искали романтического приключения, не более. А это подвиг. Настоящий подвиг! Это – служение. Потому они не выдержали. Чем кончает Северин мы помним, но и автор ведь до конца не смог соблюдать условий договора с...

– А ты смог бы? – после долгого молчания серьезно спросила Мистерия.

– Я смог бы, – так же тихо, но твердо ответил он.

– Вот это и будет моим условием! – неожиданно даже для самой себя бросила госпожа Мистерия и, не сказав более ни слова, поднялась и вышла из полумрака бара.

На улице Покемона встретили наползающие на город черные, тяжелые тучи, рваными краями своими нависающие над самыми крышами... Приближение грозы ощущалось физически. Улицы опустели, прохожие ежились, и поглядывая на небо с опаской, доставали зонты.

У Покемона зонта не оказалось, но это обстоятельство его ничуть не опечалило. Лицо его горело от неведомого доселе возбуждения. Он слишком был сейчас поглощен своими ощущениями, и начнись прямо сейчас ливень, вряд ли бы он обратил на это обстоятельство особое внимание.

То, что он только что услышал от госпожи Мистерии, буквально потрясло его. Она предложила ему то, о чем он мечтал, конечно, но никогда всерьез не верил в возможность осуществления. Это было сверх его желаний! Такая шикарная женщина, как госпожа Мистерия, в его глазах – полубогиня! И вдруг ему, смертному, предлагает стать ее рабом. Совершенно бескорыстно, без малейшего намека или просьбы с его стороны, просто так, взяла и предложила... Как нечто само собой разумеющееся: давай-ка, Покемоша, за то, что я буду позировать тебе для твоих картин, ты лично станешь моим рабом. Каково, а?

И ведь всерьез! Не сказала более ни слова, и ушла.

Нет, несмотря даже на первые крупные капли, упавшие на мостовую и нос Покемона Пикачуева, он решительно прошествовал мимо метро. Людская толпа сейчас не для него. Его влекло в темные, пустые дворы, под арки, в трущобы старой центральной Москвы. Он хотел забыться наедине с собой, эта ночь была ему мила, и надвигающаяся гроза рождала какой-то дикий, страшный восторг...

Никогда не разговаривайте с незнакомками

Страшный ураган разразился над Москвой в тот вечер. Потоки мутной воды бушевали по дорогам. Автомобили превратились в катера и яхты. Деревья падали и ломались как спички. Рвались провода правительственной связи и высоковольтные кабели.

А Покемон брел через этот кошмар к себе домой на Арбат пешком, и треск разрываемой над головой небесной материи ничуть его не пугал, в отличии от большинства сограждан. Он почти не промок, прячась в случайных подъездах и подворотнях. Когда же репетиция потопа внезапно закончилась и Покемон был уже в двух шагах от своего дома, мелодично замурлыкал звонок его мобильного телефона. Покемон трепетно прижал трубку к уху, будучи уверенным, что это звонила Она...

Но не тут-то было. В трубке послышался мягкий, грудной, обволакивающий голос с едва уловимым греческим акцентом:

– Покемон Аркадьевич?

– Д-да, – растерянно пробормотал он. – Это я...

– Присцилла Карповна вас беспокоит, – голос был обаятелен до жути. – Главный редактор...

– Очень приятно...

– Вы, конечно, знаете, что мы собираемся печатать большую статью о вашем гениальном творчестве...

Покемон, конечно, знал, что лесть должна быть на шесть порядков грубее допустимой, только тогда она действенна, но не клюнуть на эту лесть он все равно не мог. Слово «гениальное» ужалило в самое сердце.

– Ну, что вы, право.., – только и смог проблеять он, тая.

– Да-да, не скромничайте! – Присцилла умела быть ласково-настойчивой. – Загвоздка лишь в том, что нет подходящей фотографии. Нам срочно нужны снимки, вас и вашей знаменитой картины, о которой говорит, кстати, вся Москва...

И снова многозначительная игра голосом на последних словах, и снова у Покемона сладко защемило в диафрагме...

– Ну, я подберу что-нибудь.., – он был явно в замешательстве.

– Конечно, Покемон Аркадьевич. Но надо срочно. Номер горит. Нам, я думаю, обязательно нужно встретиться. Если вы, конечно, не очень заняты в эту минуту... Я на машине, так что смогу подобрать вас, где вы скажете...

И Покемон не смог выстоять против этого нещадного напора.

Машина у Присциллы Карповны была дорогая и престижная – «Лексус». Представительская. На ней она выезжала на особо важные презентации и мероприятия. На ней она и поехала охмурять Покемона Кондратьевича. Сама за рулем.

Она подобрала его на Страстном, и помчала катать по центру столицы, даже не спросив, куда ему было бы надо. Роскошное, кондиционированное нутро «Лексуса», мягкое, удобное кресло, негромкая музыка, а главное – скорость и плавность полета на мостовой — убаюкивали промокшего художника. Он забалдел, и был совсем не против, чтобы его вот так весьма романтически похитили.

Они поужинали в каком-то ресторанчике на Неглинной, кажется, это был «Елки-палки», платила за все Присцилла и по тому, как категорически она запретила Покемону даже пытаться расстегивать барсетку, он понял, что его «снимают». Причем серьезно.

По характеру своему Покемон Аркадьевич Пикачуев никогда не был стойким аскетом, отягощенным строгостью нравов, особенно по отношению к себе. Когда в голове зашумело от горячего глинтвейна, он с интересом окинул внимательным взглядом свою спутницу и нашел ее интересной женщиной.

Хотя, конечно, небольшая разница в возрасте... Но ничего. В обществе, в котором он обращался, подобные обстоятельства добавляли лишь пикантности мимолетным увлечениям. Никто никого не осуждал и за более смелый полет фантазии.

Потом снова был ночной кураж сквозного пролета по Новому Арбату, так, что от сверкающих огней, несущихся навстречу, замирало под ложечкой. Покемон все боялся, что их остановят милиционеры за превышения скорости. Но ничего, обошлось.

И вот – Таганка, снова узкие, старые дворики, которые Покемон так ностальгически любил. Полутемный особняк, въезд в который охранял недремлющий секьюрити, мягкие ковры прихожей. Метнувшаяся было навстречу огромная собака, мраморный дог, заспанные глаза горничной.

Покемон отметил сквозь обволакивающее мозг опьянение, насколько вышколены были у Присциллы Карповны прислуга и четвероногий друг. Незаметный жест, легкий шик, и оба убрались восвояси. Ну, что ж, — думал он, принимая душ и косясь на черный, предложенный ему халат с золотыми драконами, – придется ублажить старушку. От него – не убудет.

Когда же он появился нетвердой походкой в спальне или будуаре (черт их разберет, этих новых русских матрон), первое, что его поразило и испугало, – это был огромный, черный, чешуйчатый, как змея, кожаный хлыст, анакондой извивавшийся на розовом атласе кровати. Рядом полулежала Присцилла, потягивала темное вино, и загадочно улыбалась.

Покемон, решив, что сейчас с него будут спускать шкуру этим ужасным орудием, задрожал всем телом. Как-то сразу стало плохо внизу живота. Захотелось прожить сегодняшний день совсем по-другому. Он взглянул в пластиковое окно на мокрую от дождя и ночного света Таганку, вспомнил красные глаза мраморного дога, и совсем сник.

Очевидно, вазомоторные реакции выдали его с головой. Присцилла рассмеялась и легкой козочкой вспорхнула ему навстречу.

– Да не волнуйся ты так, дорогой, – повисла она на его шее. – Это, – она кивнула через плечо на страшную плеть, – не для тебя. Это для нехорошей девочки...

И в глазах ее возникла похоть.

Это была странная ночь.

Покемон никогда, ни до, ни после не видел как на рыхлой, белой попе шикарной богачки, редакторши самого скандального в Москве журнала, зажигаются лиловые полосы от кнута, потом они перекрещиваются, сливаются, наползают друг на друга и, в конце концов, заплывают черными гематомами, которые потом превратятся в жуткие синяки. Ему было жаль женщину, она натурально кричала и визжала, но стоило ему прекратить сечь, как она кричала на него так, что лишь из боязни разбудить служанку или дога, Покемон возобновлял упражнения.

С перерывами на текилу для нее и пиво ему это продолжалось почти до рассвета. Присцилла то устраивала ему истерики с пьяными слезами, то лезла целоваться мокрыми, искусанными губами, то грязно бранилась, обзывала евнухом, петухом и как-то еще, вынуждая чтобы он топтал ее ногами, бил и после этого, желательно очень грубо и жестко, насиловал.

Сначала ему было трудно войти в образ. Но потом... Потом оказалось, что чужая боль, особенно такая эротичная, как боль от рассекающего со свистом воздух хлыста, – это нечто, что способно завести! С удивлением обнаружив в своем алкогольном кайфе примесь еще чего-то злого и алчного, Покемон решил не подавлять этот порыв, а отдаться ему, поплыть по течению этого нового для него блаженства. Тем более, что здесь именно того от него и ждали...

И он бил эту женщину. Бил жестоко, временами даже безжалостно, прикидывая, а что будет, если он вырвется из сочиненного для него сценария и опустит свою нежданную рабыню еще более жестоко, совсем не так, как она того ожидает. Что будет, если он запорет ее до полусмерти так, чтобы она по настоящему испугалась за свою жизнь и стала бы умолять его о пощаде. Что будет? Но он не решился. Несколько раз подходил к этой грани, сам уже чувствуя, что его несет нелегкая, но до конца так и не смог решиться. Что-то в нем останавливало начинавшую было клокотать беспредельную жестокость.

Впрочем, кто тут хозяин, он понял сразу, как только попытался проявить несанкционированную активность и изобретательность. Увидев на камине фотоаппарат, он было потянулся к нему, желая сделать на память пикантные снимочки иссиня-черной попочки Присциллы, как был остановлен ее спокойным и жестким приказом не трогать ни в коем случае. Во избежание...

Спорить он не стал. И так хватало развлечений. Обнаглев к концу ночи, он стал возить свою жертву по комнате за волосы, пинать ее ногами, заставлять становиться на колени и в таком положении умолять его трахнуть ее в жопу. И странно: чем больше она унижалась, чем сильней он измывался над ней, тем острее он чувствовал, как звереет, как отпускают тормоза культуры и цивилизации, как сладко становится быть в шкуре варвара.

Воспользовавшись беспомощностью Присциллы, Покемон изнасиловал ее, подчинившись, правда, требованию надеть презерватив. Но тут же, раздосадованный своей неожиданной робостью, отымел редакторшу еще и в зад.

Временами от алкоголя и вожделения он терял чувство реальности и в такие минуты плохо помнил, что было. Кончив и устав пороть, он, чтобы возбудиться, заставлял женщину целовать ему ноги и лизать руки как собачка... Потом в порыве дикого восторга от вседозволенности велел ей лизать ему еще и анальное отверстие, от чего впал в экстаз и тут же снова кончил ей прямо на лицо...

Так они кувыркались до самого утра. Потом заснули и очнулись лишь глубоко за полдень. В одной кровати. Но – порознь.

– Подай-ка мне пива! – попытался было снова сыграть в господина мучимый жаждой Покемон. Присцилла Карповна поглядела на него так, что он мгновенно вспомнил и о готовящейся в ее журнале статье, и о том, что ссориться с редакторами вообще крайне неразумная политика, если ты не монстр эстрады или истеблишмента, и вообще...

Он понял, что от таких любовниц надо уходить рано утром, пока спят даже горничные и собаки.

Бунт на корабле

Конечно, никакой истории бы не случилось.

Ну, было романтическое увлечение, признаюсь, каюсь – было. Ну, да, «юноша бледный, со взором горящим...», хотя уже и не юноша далеко. Брюшко, лысинка, но взор-то был! Такие как Покемоша могут смущать сердца именно этой своей болезненной надрывностью, непутевостью, сатанизмом бледно-поганочным. Этакая порочность. Хочется изнасиловать такого субчика, а после пристрелить где-нибудь в пакгаузах станции Рижская поздно ночью...

Ничего бы не было.

Если бы этим роковым утром не понесло бы меня (свежая голова, черт возьми, ответственность выпускающего редактора!) на квартиру Присциллы нашей дражайшей по срочному делу. Притащили горящий прямо в руках материал, с фотографиями, что-то о похождениях одного известного олигарха за границей. Отдавали за так, лишь бы на первую полосу, сразу видно – заказуха. Я была против, кто-то за, решили идти к главной.

А у Марианны – ее горничной — строжайший приказ меня впускать в любое время дня и особенно ночи, в этом цимус наших игрищ с Присциллой. Она ведь любит, чтобы я пришла как капризная маленькая панночка, ворвалась, перевернула все вверх дном, сбросила бы сапожки ей прямо на обеденный стол или плюнула бы в мордочку ее толстенькую, она от этого балдеет и возбуждается...

Так, в общем-то, без задней мысли я и поступила в то роковое для всех нас троих утро. Марьянка спала еще, спросонья меня впустила, да замешкалась что-то в дверях, псина ее меня тоже обожает, обслюнявила всю... Поднимаюсь в спальню и тут...

Навстречу мне, кто б мог подумать! – мой герой. Из спальни главреда с помятым видом, не оставляющим сомнений в его ночном времяпрепровождении. Вот для него был постпохмельный шок! Даже жаль мужичка стало. Смутился, покраснел, побледнел, заметался... И так бочком – шмыг к выходу. Бедолага. Испепелила я его, конечно, коротким взглядом, пригвоздила мерзейшего. И сутки не прошли, как в ногах у меня валялся, умолял подобрать его как бездомного пса, а вот уже поди ж ты – дорожку наладил к начальнице моей! Интересно, а чем это они тут занимались всю ночь-то?

Ну, он утек, конечно. Шмыг – и нет его, сердечного. А Присцилла меня порадовала в то утро. Хоть и тоже была изрядно пользованная, она с ранья, без краски, много проигрывает нам, молодежи, в смысле экстерьера. Но, увидев меня, все поняла, подобралась, с кроватки соскочила, засуетилась, предлагая мне кресло, кофе, «чего-нибудь взбодриться». Поняла кошка, за поеданием чьего мяска ее застукали.

А я – материалы в пакете побоку, естественно, сейчас не до них, – подошла к ней вплотную, за подбородочек ее первый так легонько приподняла и, сосредоточенно глядя в глазки ее припухшие, говорю:

– Развлекаетесь? Ну-ну...

Она аж встрепенулась вся.

– Что ты, Светочка...

– Его – запорю... – прошипела я, ничуть не разыгрывая злость. – А тебя...

Честно говоря, в тот момент даже и не смогла придумать для нее наказание. Прошла к ее домашнему рабочему месту, нагло уселась в кресло, швырнула пакет с материалом срочным на стол. Приказала коротко и строго:

– Кофе.

Она побежала сама подавать, даже не посмела позвать Мариашку.

Принесла поднос и попыталась поставить его на стол. Не тут-то было! Я, смерив ее презрительным взглядом, закинула ноги прямо на полированную столешницу (VII век, Бавария). Так и пришлось ей, болезной, держать подносик в руках и стоять, полусогнувшись пока я, не спеша, попивала кофе. Я выдумщица по части всяческих издевок и глумлений. Она меня за это и любит.

Хотя, конечно, было немного совестно. Ну, что я, собственно, бешусь? Что случилось-то? Измена? Так на этом мир держится. Тем более что мне-то грех жаловаться. Разве ж это измена? Да и где она – счастливая соперница? Эта что ль, что сейчас стоит передо мной в полупоклоне согбенная и держит поднос в руках, пока я изволю кофий попивать? Это – моя соперница?! Ха...

Ну, а беглый несостоявшийся любовничек – ничего... Он у меня еще не так попляшет! Хотя так он, может, был бы и рад пострадать, но обломайся, малыш. Ты будешь наказан по-иному. Ты будешь страдать по-настоящему... И жестоко весьма.

Но это потом. А пока надо все-таки поставить эту старую потаскуху на место. А то она решит, что можно воровать мое имущество безнаказанно и уводить моих животных из стойла. Дудки! Неважно, нужен или нет мне этот мальчик. Но если я на него положила глаз, или лучше сказать поставила ножку свою, то это моя собственность. И не моги прикасаться. Так-то!

– Так чем вы тут занимались? – спросила я ее, оглядывая с нескрываемым презрением.

– Да так... Ничем... Я хотела сделать фото для материала о нем. И картину не мешало бы сфотографировать...

– Какого материала? Его ведь еще нет. И неизвестно, будет ли вообще... Я еще не решила, писать ли вообще о Покемоне что-либо. Ясно? Не решила!

Присцилла пожала плечами, однако она не посмела ни отойти с подносом, ни поставить его куда-нибудь. Так и стояла в нелепой позе. Мне было смешно и жаль ее одновременно, но я не спешила ей на помощь, проверяя, насколько она в зависимости от моего настроения, и насколько действительно боится разозлить меня. Оказалось, и правда боится! Во, кайф-то!

Но кофе допит, и надо кончать этот веселый бардак.

– Запомни, – сказала я, вставая, – Я буду делать с этим... персонажем моей сказки все, что пожелаю! И не вздумай его отбивать. Тем более, что он не соответствует твоей сексуальности, учти!

Проходя мимо огромного, от пола до потолка, зеркала, я кокетливо подмигнула сама себе.

– А, может, я еще сделаю его своим рабом! Поняла? Я еще не решила...

Выхожу на улицу и что вижу? Мой маленький старенький «Пежо» засыпан цветами! Вот так, натурально, на капоте букетик георгин, на крыше астры, а в щелочку ветрового стекла просунуты и разбросаны по переднему сиденью мои любимые розы... Круто, однако. Приятно.

Огляделась. Вижу, стоит мой Покемоша, глазки потупив, в сторонке, как бы и не при делах. Это он так кается. Ну я-то виду, понятно, не подала, так спокойно села, завела мотор и поехала. Жаль, что разлетелись цветы по дороге, но, наверное, было эффектно. Представляю!

А жареный материал пришлось отдать в «Желтую газету». Хотя хороший был материальчик. Даже завидно...

Невольник чести

Хитрым глазом Покемон Аркадьевич отметил, что госпожа Мистерия не сумела скрыть радости, увидев цветы на своей машине. Это обстоятельство существенно ободрило его, и он решил действовать.

В ГИБДД дать адрес владелицы по номеру автомобиля категорически отказались. Тогда Покемон кинулся к ближайшему киоску Роспечати и приобрел свежий номер «Матриархата», надеясь найти там хоть какие-то координаты Мистерии. Но, увы. Там была лишь ее цветная фотография над авторской колонкой.

Он принялся донимать ответственного секретаря звонками, разыгрывая из себя страстного почитателя таланта такого самобытного автора, как госпожа Мистерия, и требовал открыть ему ее мобильный телефон. Это была хитрость. Номер мобильника Покемон знал, ему нужен был домашний номер. Ответственный секретарь должен был бы посоветоваться с главной, но ее не было на рабочем месте. Поэтому он принял решение сам и дал домашний телефон своей сотрудницы, чего делать не имел права ни в коем случае.

Остальное было делом компьютерной техники. В обычной базе данных, что Пикачуев приобрел у ближайшей станции метро, разумеется, телефона и адреса Мистерии не оказалось. Он был закрыт. Тогда Покемон отправился на Митинский радиорынок и там долго толкался у прилавков, делая таинственные глаза и спрашивая «специальную базу МВД». Ему в ответ пожимали плечами. Но когда он отошел в сторонку покурить, к нему подошли...

К вечеру, таким образом, он разжился за 100 баксов заветным адресом. Не замечая усталости, схватил такси и полетел на Дмитровку...

Розовый пыльный «Пежо» сиротливо бочком прижимался к дорогим БМВ и «Мерсам». Двор был элитный, газончики, аккуратные дорожки, детская площадка. Такие скромные машинки, как у Мистерии, здесь явно не смотрелись.

А госпожа Мистерия весь день проспала, после ночного дежурства в редакции. Разбудил ее в пятом часу звонок подруги Яны, менеджера по консумации ночного клуба «Голодная кура». Яночка звала в сауну и Мистерия, преодолевая лень, согласилась. С завтрашнего дня она была в творческой командировке, и хоть сегодняшнее утреннее приключение у Гларредши ставило под вопрос договор о раскрутке Пикачуева на солидный материал, все же Мистерия решила не отказываться от него. Ругань руганью, а Покемон-то был явно на крючке, и отказываться от трофея было не по-женски. А после бессовестной ночи, которую провели наедине герой ее романа с ее же тайной рабыней, реванш был необходим и обязателен.

Уж теперь-то она, Мистерия, просто обязана увидеть этого негодяя у своих ног. И обязательно, обязательно! – растоптать в лучших чувствах...

Из принципа. Не потому, что завидно. А потому, что нехрена...

Садясь в машину, она не заметила горящих глаз, пристально наблюдавших за ней от соседнего подъезда...

Покемон преследовал ее, поймав частника на какой-то военной, судя по номерам, «Волге», пообещав ему полсотни долларов за погоню, если они не соскочат с хвоста розового «Пежо». У «Голодной куры» он расплатился почти всей наличностью, что оставалась в карманах, и рванул грудью на фейс-контроль, понимая, что у него нет никаких шансов прорваться бесплатно.

Но ему повезло. Среди охраны он заметил своего давнего знакомого и отчаянно замахал руками и заорал. Сегодня он сам себе удивлялся. Он был словно в какой-то лихорадке. Ощущал себя персонажем странной виртуальной игры, в которой ему надлежало пройти все уровни и получить главный приз. Он не давал себе права думать, что это за приз, но, подходя мысленно к этой теме, в груди замечал томление и сладость небывалые.

Охранник провел его внутрь и даже показал вход в маленькую сауну для своих...

И вот тут-то Покемон Кондратьевич Пикачуев практически задохнулся от волнения. Там, за дверью, слышались веселые женские голоса и смех. Там была Она. Госпожа Мистерия. Он знал это точно, он обыскал весь этот БДСМ клуб, но нигде ничего еще не работало, а кабинеты начальства были на запоре. А за дверью слышался смех. Ее смех. И дрожа поджилками, Покемон постучал в дверь...

...Позже, вспоминая этот момент своей жизни, Покемон Пикачуев всегда жалел, что у него с собой не было даже карандаша и блокнота. А еще он пожалел, что не был фотографом. Это была прекрасная картина: три обнаженные, разгоряченные, простоволосые вакханки, купающиеся в джакузи, отдыхающие в шезлонгах, в темно-сиреневом полумраке, свечи, искрящееся вино...

...Его заставили раздеться догола и странно, Покемон не чувствовал ни малейшего стыда или неловкости. Все получилось как бы само собой, естественно и непринужденно. Девушки смеялись, пили вино, издевались над его отнюдь не атлетической фигурой.

– Так ты считаешь, Покемон, что место мужчины – у ног женщины? – прохаживаясь перед ним с бокалом, спрашивала госпожа Мистерия. – А как же извечный образ мужественного самца, мачо, зафиксированного во всех без исключения мировых культурах, как практически эталон?

– А при чем тут мужественность? – усмехнулся Покемон, ничуть не смутившись. – Мужчина обязан всегда и везде оставаться мужчиной. И у ног своей Госпожи — а это слово я пишу и произношу исключительно с большой буквы – так вот, и у ног Госпожи, мужчина обязан оставаться мужчиной. Мужественным, сильным, решительным и благородным.

– Но у ног все-таки?

– Да, – щеки его зарделись, когда он произносил эти слова, чувствовалось, что это доставляет ему особое удовольствие.

– Ну, хорошо.., – госпожа Мистерия допила свое вино и задумчиво присела в шезлонг. – Значит, по-твоему, все мужчины просто обязаны служить своим женщинам, а нам остается лишь командовать вами и наслаждаться жизнью. Ведь так?

Покемон кивнул.

– И ты готов посвятить свою жизнь такому вот служению какой-либо женщине, а конкретно мне?

Она смотрела на обнаженного мужчину вполне серьезно, но сквозь свой дьявольский прищур, который сводил собеседника с ума. Подруги притихли, ожидая какого-нибудь подвоха и возможности посмеяться. Но Мистерия видимо не собиралась на этот раз смеяться. Она вдруг очень серьезно и строго произнесла:

– На колени, мразь! Слышишь? Встань на колени перед нами, живо!

Покемон никак не ожидал подобного поворота в разговоре, но, помедлив лишь секунду, он опустился на колени и даже склонил послушно голову.

– Класс! – сказала Янка и, рассмеявшись, хлопнула в ладоши.

Госпожа Мистерия задумчиво рассматривала его коленопреклоненную фигуру, потом протянула ему пустой бокал:

– Налей мне вина, раб!

Покемон попытался было привстать, но вовремя наткнулся на строгий взгляд Мистерии.

– На коленях! Вот-вот! Так и ползи, на коленях! Не сметь вставать без моего разрешения!

Было непонятно, смеется она или говорит серьезно, но Покемон пополз исполнять приказание со всей возможной поспешностью и аккуратностью. Он наполнил бокал госпожи Мистерии и замер перед ней, ожидая, видимо, дальнейших распоряжений.

– Ого! – хозяйка клуба Аллочка подошла к Покемону и, присев на корточки, щелкнула его по головке поднимавшегося члена. – А это что такое, а? Похоже, ему самому это нравится!

– В том-то и дело, – томно попивая вино, кивнула Мистерия. – Он балдеет от этого, и все это служение ему нужно для удовлетворение своей похоти...

– Но ведь можно заставить его делать что-нибудь, что ему совсем не понравится, – вмешалась в разговор Яна. – Например, пусть постирает мои трусики!

Мистерия даже рассмеялась такой наивности.

– Еще скажи, пусть помоет тебе ножки! Да он только и мечтает об этом!

– А мне вина? – спросила Аллочка, тоже поднимая с пола свой бокал.

Покемон пополз к ней с бутылкой. Но тут же Яна, поняв с полувзгляда подругу, приказала ему принести ей ее шлепанцы, которые оставила у дверей. Тут уж ползти пришлось шагов шесть туда и обратно. И все в темпе, так как дамы требовали пошевеливаться.

– В зубах! – увидев, что он собирается брать руками шлепанцы, повелела госпожа Мистерия.

Пришлось бедному Покемону ползти на четвереньках, держа в зубах резиновые «вьетнамки» Яны. Он подполз, как положено собачке к самым ее ногам и положил обувь, ожидая видимо поощрения за службу. Но не тут-то было! Девочки уже приняли игру и приказания посыпались одно за другим, без остановки.

– Лечь!

– Встать!

– На колени!

– Сесть!

– Подай виноград!

– Быстро!

– Бегом!

– Ползи на брюхе!

– Лови ртом ягодку, как собачка!

– Покрутись!

– Погавкай!

– Помяукай!

И едва он успевал кинуться исполнять один приказ, как тут же следовал другой. Покемон метался на карачках по деревянному полу, спешил, приносил, подавал, выполнял все, что от него требовали. При этом он пыхтел от жары и усердия, но ни разу не сбился и не запросил пощады. До тех пор, пока измывавшимся над ним хозяйкам самим не надоела эта игра.

Когда ему разрешили подняться с колен, чтобы принести полотенца, Мистерия увидела, что колени его сбиты в кровь...

– Ну, что, счастлив служить-то? – саркастически поинтересовалась она у взмокшего от пота Покемона.

Он, едва переводя дыхание, кивнул.

– Только учти, что вот так будет всегда! – она покачала головой. – И никаких поблажек. И спать по четыре часа, и то на коврике...

А в глазах Покемона светилось счастье, но странно, почему-то именно этот его телячий восторг больше всего и раздражал сейчас госпожу Мистерию. Подруги, однако, захотели кофе и Аллочка заказала по мобильнику, чтобы принесли прямо сюда, в сауну.

– Зачем? – притворно удивилась Мистерия, – У нас ведь, девчонки, появился такой замечательный слуга! Он только и мечтает, как бы наши желания угадать и исполнить, ведь верно, Покемоша? А?

Тот снова кивнул.

– Ну, а раз так, то вперед! Бегом, марш! Кофе – благородным доньям. И побыстрее!

Покемон Пикачуев, почти что заслуженный художник, невольно стал оглядываться в поисках своих плавок, явно стесняясь идти нагишом, но не для того его раздевали, чтоб так просто позволить одеться! Ему было категорически приказано отправляться в буфет именно в столь импозантном виде.

Вернулся он очень быстро, с огромным подносом, уставленным кофейными принадлежностями, и смущенный до корней волос. Можно было лишь догадываться, что пережил этот начинающий паж по прихоти своих повелительниц.

Впрочем, Яне и Аллочке уже наскучило это развлечение гонять несчастного, но Мистерия... Она словно решила отыметь его по полной программе. Доказать, что он не сможет быть ее слугой. Она велела ему встать перед ними на колени и так держать здоровенный поднос, пока они будут пить кофе.

Покемон не знал, конечно, что так она поступает почти всегда, когда остается наедине со своей рабыней Присциллой Карповной и та уже привыкла держать поднос подолгу, не шелохнувшись. Ему это было в диковинку. Он еле смог опуститься на колени, чтобы не разлить кофе. Мистерия пристально следила за его действиями: ошибется или нет? Фарфоровые чашки слегка дрожали на подносе, но Покемон держал, весь багровый от напряжения.

Так попили кофе, покурили, поболтали о пустяках, посмеялись. Налили еще по чашечке. Аллочке пора было идти готовиться к вечеру. Никто уже не обращал внимания на странную фигуру коленопреклоненного мужчины, что покорно держал поднос, пока благородные доньи наслаждались арабским напитком. Яна удивленно пожала плечами, кивнув Мистерии:

– Он что, так и будет стоять?!

Госпожа Мистерия усмехнулась высокомерно:

– Похоже, что да. Пока не разрешу подняться. Он, видимо, решил испытывать мое терпение... Что ж, посмотрим, кто из нас двоих раньше запросит пощады.

– Ну, уж не я.., – неожиданно дерзко, хотя и тихо промолвил Покемон.

– Что??? – Госпожа Мистерия уже было встававшая, снова откинулась на спинку плетеного кресла. – Ты хочешь сказать, что готов вытерпеть все мои прихоти и готов служить, как бы я ни издевалась над тобой?

Покемон снова молча кивнул.

– Ну, смотри.., – проговорила она почти грозно. – Пусть девчонки будут свидетелями. Сейчас мы с тобой заключим договор, по которому ты становишься моим рабом до первого твоего отказа выполнить какое-нибудь мое желание. И посмотрим, на сколько тебя хватит!

– А если.., – еще тише проговорил Покемон тоже очень серьезно, – Если хватит... надолго, то что?

– Ну.., не знаю... Так и будешь служить. Ты ведь об этом мечтаешь, а? Может, я за тебя даже замуж выйду! – неожиданно закончила она смеясь.

– Отлично! – Янка вытащила из сумочки блокнотик и авторучку. – Пиши, Покемон, условия договора.

– А почему это он? – удивилась Мистерия. – Договор составляю я, как рабовладелица. А он только подписывает. И исполняет. Таково мое условие! Согласен?

Пикачуев опять кивнул. Было видно, как он волнуется.

Мистерия взяла блокнот, ручку и быстро набросала текст договора. И тут же зачитала его под всеобщий смех:

– Я, Покемон Кондратьевич Пикачуев, проживающий по адресу.., ну, это можно опустить, потому что жить ты теперь будешь при мне, в крайнем случае у меня на даче в собачьей будке... Так вот, находясь в здравом уме и твердой памяти, без какого-либо принуждения отдаю себя в полное владение будущей жене моей Светлане Николаевне с тридцатого июня две тысячи первого года года. Отныне я становлюсь полной ее собственностью, ее рабом, с которым она может поступать, как ей заблагорассудится. Я ее вещь, ее цепной пес, ее раб, к которому при малейшем непослушании она может применить самые жестокие наказания и пытки, вплоть до моей смерти. Моя Госпожа отныне может продать меня или отдать в аренду, использовать как половую тряпку, коврик, для любой работы по хозяйству. Я обязан заботиться о ее теле, здоровье, благополучии. Я обязан отдаваться ей, где она захочет и как она захочет, быть готовым оказаться изнасилованным и избитым в любое время суток, так как я ее раб отныне и до конца моей жизни. Если я прогневаю свою Госпожу, я прошу убить меня самой жуткой смертью. Так как это делается с моего согласия, прошу ее не подвергать никакой ответственности. И подпись...

– Неужели ты это подпишешь, Покемон? – все еще смеясь и не веря в серьезность происходящего, спросила Аллочка.

– Подпишу.., – серьезно и тихо ответил Пикачуев.

– Подпишет.., – склонив голову набок подтвердила Мистерия. – Никуда не денется. Но вот сколько он выдержит...

– Выдержу.., – еще тише словно выдохнул Покемон и, взяв блокнот, не колеблясь, твердо и размашисто подписался.

– Ну что ж, – наклонилась к нему госпожа Мистерия. – Знаешь этот анекдот об эмиграции, Покемоша? Нет? Расскажу! Попросился от скуки один любопытный житель рая в ад, на экскурсию. А там ему кабак, вино и брага рекой. Голые девки пляшут. Цыгане песни поют. Веселье, одним словом. Понравилось ему в аду и, вернувшись в рай, затосковал он по такой грешной жизни в аду. И так его потянуло туда, что попросился он у Господа добровольно в ад. И отправил его Господь туда. Смотрит он, а перед ним геенна огненная, черти разжигают огонь адский под котлами и смола в тех котлах уж закипает. И волокут его к тем страшным кострам! И возопил тут несчастный: Господи! Что ж такое! Почему в прошлый раз все так было хорошо и почему ж теперь так все ужасно? А Господь ему и отвечает: «Вот в чем разница между экскурсией и эмиграцией!» Ты все понял, Покемоша?

Анекдот девчонкам понравился, лишь Покемон не смеялся. Он как завороженный смотрел на госпожу Мистерию. А она, беспечно улыбаясь, снова наклонилась к нему, стоящему на коленях, и неожиданно со всей силы коротко и жестоко ударила его своим маленьким кулачком в нос. От неожиданности и боли Покемон взвыл, закрыл лицо руками, и сквозь его пальцы на пол закапала кровь.

Яна с Аллой, до сих пор воспринимавшие все происходящее не иначе как шутку, были весьма шокированы столь жестоким и немотивированным поступком своей подруги, госпожи Мистерии.

– А это чтоб ты меня боялся, Покемоша.., – холодно произнесла Мистерия, заметившая этот ужас в глазах девчонок. – А иначе как заставить мужчину подчиняться? Только реальным, настоящим страхом. И я тебя предупреждала, ты еще не знаешь, на что способна получившая абсолютную власть женщина!

Последние ее слова никто не решился комментировать...

Часть II

Бьет, значит любит... Бить.

Из дневника Покемона

Я думал, что я знаю все о наказаниях.

В детстве меня пороли так, что я долго не мог присесть на задницу. В советских тюрьмах меня сажали в такие камеры, где спать можно было не более пятнадцати–двадцати минут, потом приходилось вскакивать и заниматься гимнастикой, чтобы не околеть. Я думал, что меня вряд ли чем можно удивить. Но я, каюсь, был слишком самоуверен.

Клянусь – не знаю, в чем я провинился. Что-то не то сказал, где-то, возможно, чуть повысил голос, я ж только привыкаю к своей новой роли, можно ж быть хоть капельку снисходительной... Не тут-то было! Госпожа Мистерия моментально изменилась в лице, в глазах появилась ледяная строгость, поджав губы, она приказала мне следовать за ней (мы были на прогулке по магазинам), дома она зло оттолкнула мои руки, когда я попытался помочь ей раздеться. На все мои уговоры простить меня она отвечала грозным молчанием.

Выпив чаю, она велела одеваться снова. За окном начал накрапывать легкий дождичек. Когда я подал ей ее изящные лаковые ботиночки, на каблучках-шпильках, она молча оттолкнула меня ногой в грудь и, указав на шкаф, заставила достать красные резиновые ботики.

«Мы собираемся в лес, за грибами? – недоумевал я. – Самое время, – уже темнеет...»

Оказалось не то. В лес-то – в лес, но далеко не за грибами мы собирались...

Усадьба госпожи Мистерии, как она сама называла свой домик, находится на окраине древнерусского города Торжка. Прямо за ней поле, железная дорога и лес. «Елочки», как называют это место жители. Вот в эти елочки мы и проследовали с моей повелительницей. Молча. Она впереди, я, как и полагается – сзади.

Уже на опушке она неожиданно обернулась и отвесила мне довольно тяжелую пощечину. Глаза ее сузились, я отчетливо видел, как в них закипает ярость. Стало страшно.

– Ты что, мразь, забыл, кто ты есть?

Я молчу, опустив глаза в землю. После третьей-четвертой пощечины начинает побаливать голова от микро сотрясения мозга. Мистерия это знает и с жестокой усмешкой наблюдает за выражением моих глаз. Я знаю, что ни в коем случае нельзя допустить ни малейшего оттенка неудовольствия даже во взгляде, не то что в выражении лица. Только абсолютная покорность! Как бы ни было больно, ни в коем случае нельзя роптать. Иногда бывает очень больно и очень обидно. Почти до слез. Но никогда нельзя допускать, чтобы эмоции овладели мной хоть на секунду. Малейший всплеск каких-либо чувств, кроме обожания и рабской покорности будут немедленно расценены как дерзкий бунт против Ее Величества.

– Я спрашиваю, ты забыл, кто ты есть? Отвечать! – и снова удары, теперь уже по уху, по носу, что особенно больно.

– Я твой раб.., – делаю я еще одну, непростительную ошибку. Вообще-то мы на «ты», но в моменты, когда Госпожа в раздражении, ей надо говорить «Вы». Оплошность наказывается тут же. На этот раз неожиданным ударом маленького кулачка в солнечное сплетение. Я моментально сгибаюсь от жгучей боли. Дыхание парализовано. Бить неожиданно и жестоко Госпожа Мистерия умеет и любит.

Никогда не знаешь, когда и куда она ударит в следующую секунду. Экзекуция продолжается всегда разное количество времени, и никогда не угадаешь, сколько предстоит мучиться в этот раз.

– Я ваш раб, Госпожа.., – преодолевая спазмы в груди, поправляюсь я.

– Повтори! – негромко, но требовательно говорит она.

– Я – ваш раб...

– Еще!

– Я ваш ничтожнейший раб, ваш невольник, ваша собака.., – унижаюсь я словесно.

Взгляд госпожи Мистерии не выражает ничего, кроме презрения. Плохо. Это означает, что настроение ее действительно испортилось и меня ждет нечто ужасное. Недаром же она вывела меня в лес. Выпороть могла бы и дома. К моим диким крикам соседи уже привыкли. Порет она меня регулярно, каждый вечер, вне зависимости от моих прегрешений. Или даже их полного отсутствия. У повелительницы Мистерии это называется ломкой характера. Она меня ломает, делает из меня, как она выразилась однажды, «настоящего мужчину». В ее понимании это – молчаливый, абсолютно покорный, предупредительный раб, простертый перед женщиной во прахе. К такому состоянию она меня и ведет. Не спеша, но неуклонно.

Но для чего, однако, она меня сюда привела?

Зло глядя мне в глаза, моя госпожа подносит к моей физиономии свой кулак и тихо спрашивает:

– Ну, что, выбить тебе последние зубы?

По этой тихой злости я понимаю, что сейчас она их действительно повышибает. Это вполне реально. Она может это сделать, имеет полное право, согласно договору. Я отчетливо вижу, как ей хочется действительно ударить меня кулаком по губам. Это жуткое желание гуляет в ее расширенных зрачках. Она знает, что так можно сделать. Знает, как мне будет больно от этого. Действительно в этот момент хочет, чтобы мне было вот так страшно и больно. Но что-то ее пока останавливает. Что-то...

Но что?

Я не знаю наверняка, но догадываюсь, что ее пока останавливает мой неконтролируемый страх. Мой отвратительный животный ужас перед этой слабой, но настолько всемогущей и грозной женщиной. Она слишком отчетливо видит этот ужас, и он ее забавляет. Мы оба понимаем, насколько она сильна в этот момент и насколько я слаб перед ней. Слаб и беззащитен. И этот ужас в глазах...

Этот ужас слишком притягателен сам по себе. Поэтому она медлит, не бьет. Подсознательно она ищет возможность еще более усилить мой страх. Она проверяет, а можно ли погрузиться поглубже в пучину моего черного нескончаемого отчаянья. Она купается в нем. Она им наслаждается и потому не бьет. Пока не бьет. Но что случится в следующую минуту? Я ведь никогда не могу предсказать ее действий.

Она подносит свой кулак к моим губам и я закрываю глаза. У меня больные передние зубы и удар по ним будет катастрофическим. Я не выдерживаю и готов заплакать. Госпожа Мистерия это, кажется, понимает и, коротко вздохнув, приказывает:

– Целуй!

Я покорно целую ее кулак. Она неожиданно усмехается и говорит вполне мирно:

– Люблю, когда мужчина целует мой кулак.

Я целую много-много раз, уже понимая, что гроза на этот раз миновала...

Но это не наказание. Наказание, как оказалось, было впереди.

Мне велено присесть на корточки для того, чтобы моей повелительнице не утруждать себя, садясь мне на шею. Она решила прокатиться на мне верхом!

По раскисшей скользкой глине, направляемся к лесу. Дождик перестал и теперь даже выглянуло вечернее, закатное солнышко. Идти по мокрой, извилистой тропинке, неся на себе столь драгоценную ношу немного трудновато, но если бы кто знал, как я счастлив в этот момент!

Мы преодолеваем наконец поле и «въезжаем» в лесопосадки. Я довольно сильный и выносливый мужик, полсотни кило на плечах для меня лишь легкая разминка. Но или действительно потеплело, или отвык от физических упражнений, однако я чувствую, что немного разогрелся. Моя повелительница опускает руку и чуткими пальцами находит сосок моей левой груди. Он стоит торчком от возбуждения, охватившего меня, едва лишь плоть моя почувствовала на себе горячее тело моей хозяйки.

– Какая у нас эрекция.., – ласково мурлычет королева.

– Еще бы.., – стараюсь не сбить дыхание. – Я ведь везу на себе величайшую женщину на свете!

Лесть не помогает. Госпожа Мистерия впивает свои ноготки в нежную кожицу соска и выворачивает его так, что невольный стон едва удается погасить в зародыше.

– А теперь – бегом марш! – приказывает моя повелительница.

И я припускаюсь галопом.

Нетренированный человек может бежать минут десять–пятнадцать. Потом начинаются проблемы с дыханием. Это без всякой дополнительной нагрузки. Но когда на тебе сидит явно возбужденная наездница и время от времени пришпоривает тебя по бокам небольшими, но все же ребристыми каблуками резиновых ботиков, ты начинаешь вспоминать фильм про загнанных лошадей уже через пять минут.

Через десять я взмок. Появилась одышка. В голове застучали молоточки и пересохло во рту. Госпожа Мистерия тем временем весело уклонялась березовых веток, что склонялись по бокам нашей тропинки, и, посмеиваясь, погоняла своего не очень-то резвого скакуна.

Спина начинает нестерпимо ныть. Я, конечно же, не знаю, сколько бегу по времени. Мне кажется, что уже давно. Но Госпожа Мистерия погоняет все азартнее, словно бы не замечая моей усталости. А я уже путаюсь, и все норовлю сбиться с галопа на шаг.

Начинаю от отчаяния считать шаги. Еще сотня и упаду. Дыхание становится прерывистым, пот заливает глаза и мешает смотреть на дорогу. А ведь, не дай Бог, споткнусь – о расправе в этом случае страшно даже думать! Надо бежать из последних сил, может, она вот сейчас смилостивится и разрешит пойти шагом, чтобы хоть немного перевести дыхание.

Однако я все-таки наивный человек. Я громко и надрывно дышу, мотаю головой, всем своим видом показывая, как дико устал. Я надеюсь на ее милосердие! Вдруг ей станет жаль свою лошадку и она позволит ей немного отдохнуть. Глупый! Это все задумано не для того, чтобы мы куда-то там успели, мы, в общем-то, никуда и не спешим. Мы катаемся для развлечения! И смысл этого развлечения как раз и состоит в том, чтобы наслаждаться скоростью и резвостью скакуна и одновременно чувствовать, как он с потом выбрасывает из себя последние силы и почти падает от изнеможения! Вот в чем кайф-то! В том, чтобы насмерть загнать этого полуживого уже мустанга. Ощущать под своей попой, как разгоряченное дикой скачкой мужское тело покидают последние силы...

Меня охватывает самое настоящее отчаяние. Я знаю, что не упаду и не собьюсь с бега, пока не потеряю сознание. Но я боюсь именно этого – потерять контроль над собой и упасть! Я чувствую, что больше не могу! Сердце разрывается, все тело горит как в лихорадке, воздух, с диким хрипом врывающийся в легкие, раскален как пламя!

По-моему, я уже просто реву. Я не вижу перед собой тропинку, ветки боковых кустов начинают хлестать по лицу. Когда кажется, что все, я теряю сознание, госпожа Мистерия разрешает идти шагом...

Голова кружится так, что я едва контролирую себя. Моя королева сжимает мою шею бедрами, я шатаюсь под ее весом и никак не могу отдышаться. Кажется, мы укатили таким веселым галопом довольно далеко. Тропинка сворачивает куда-то в кусты, и теперь мы едем по широкой просеке между рядами огромных тополей.

Здесь мы останавливаемся. Рубашка на мне мокрая от пота, я сам еле стою на ногах, но я бесконечно счастлив, когда мне позволено погулять просто так, без наездницы. Какое это все-таки блаженство — пастись на лугу!

И все же я рано радуюсь. И эта бешеная скачка еще не наказание. Наказание только начинается!

Госпожа Мистерия заводит мне руки вокруг ствола дерева и смыкает их наручниками. Ласково обнимает меня, нежно целуя в ушко и одновременно так же нежно и эротично расстегивая мои брюки. И вот я уже стою с обнаженной попой среди лесной поляны, прикованный к дереву и пытаюсь представить, что подумает заблудившийся в этих краях грибник, коль скоро он увидит нас с Мистерией в подобной позиции!

А она тем временем ломает в близлежащих кустах подходящие случаю розги. Выбрано четыре прута, два потолще и парочка тоненьких и особо гибких. По опыту знаю, что это очень много. Если использовать весь приготовленный арсенал, то к тому моменту, когда переломаются и измочалятся все четыре розги, я распугаю своим криком медведей на много километров вокруг. Если вообще останусь жив.

И еще госпожа Мистерия очень любит процедуры приготовления к казни. О, она никогда не спешит! Она вдумчиво и любовно, с большим знанием дела готовит инвентарь, всегда внимательна к пожеланиям жертвы (то есть меня), тщательно проверит фиксацию тела, приготовленного к получению страданий, учтет все нюансы и диспозиции. А я жду, и от этого ожидания мне иногда становится немного не по себе...

...Я вспоминаю, как она готовилась, когда в первый день по приезду сюда, надо было закрепить наш необычный союз нанесением клейма на мое тело. Рабского клейма. Символа моей принадлежности хозяйке. Сначала она согнула толстую проволоку в виде буковки «С» и раскалила ее на газу до малинового цвета. Я чуть было не лишился чувств, когда эту жуткую штуку поднесли к моей заднице. Однако, видимо решив, что подобным образом можно слишком сильно искалечить, госпожа Мистерия ограничилась сигаретами.

Она раскурила одну, и не спеша, этим маленьким злым огоньком, наметила контур будущей буквы. Это я стоически вытерпел. Но когда сигарета стала раз за разом гаснуть на нежной довольно-таки коже моей попы, стыжусь, но надо признаться, я стонал весьма громко.

Зато теперь на обеих половинках продолжения спины у меня красуются вензеля Ее Величества! Чем я тайно горжусь!

От воспоминаний меня отвлек первый удар.

Сколько в своей жизни я не переживал самых разных экзекуций, никогда не мог привыкнуть к ощущениям самого первого, жгучего удара. Кончик розги, обогнув попу, зажигает нестерпимой болью где-то в паху. Почему-то всегда с первым ударом я чувствую как меня охватывает непонятная злость. Нет, я понимаю, что я раб, что я обязан терпеть все, что бы моей хозяйке ни вздумалось со мной сделать, но все равно я никак не привыкну смиряться с первым ударом. Потом, кстати, я очень и очень жалею об этом невольном и тайном прегрешении. Госпожа Мистерия догадывается или понимает по глазам, что злюсь, и очень жестоко и долго выбивает из меня столь крамольное для невольника чувство.

На крики она вообще никогда не обращает внимания. Они ее только раздражают. Она считает, что крики наказываемого – это вообще дерзость и хамство. Продолжение греха. Поэтому, когда я ору, она быстренько затыкает мне рот чем-нибудь из своего интимного белья и деловито продолжает, иногда даже с удвоенной силой.

Затем, когда истошный вопль быстро сажает мои голосовые связки, и я начинаю, выпучив глаза, выть, госпожа Мистерия делает первую остановку. Она знает, что если дать пациенту немного отдохнуть и снова начать, причем желательно по еще нетронутым розгой местам и частям тела, то ощущения первого, самого больного удара повторятся. И она всегда делает именно так! Это ее стиль.

– Сегодня, – говорит она, – я решила довести тебя до слез, дорогой! Ведь ты еще никогда со мной не плакал...

Я смотрю в ее черные, искрящиеся глаза и вспоминаю, когда же я вообще в последний раз плакал? В детстве, но когда точно? А вдруг у меня вообще это не получится? Что ж мне умирать прикажете?

Спрашиваю о том мою повелительницу.

– Получится! – улыбается она. – Непременно получится! Уж я тебе это обещаю...

И после первого, самого болезненного, самого жестокого, самого жгучего удара я верю, что именно так: получится! Сегодня – непременно получится у меня заплакать...

...Я считал удары и елозил по дереву, издирая в кровь руки о жесткую грязную кору. Рубаха на мне высохла. Когда задница перестала что-либо ощущать, розги заплясали по спине. Я, разумеется, орал, ничуть не стесняясь возможного появления посторонних. Мне было наплевать, что нас кто-нибудь увидит. Лишь бы все это прекратилось. Но для того я и задыхался, скача под ней так долго, чтобы исключить даже малейшую вероятность того, что нам помешают. Так далеко от города, вечером уже никто не ходит. И я мог не беспокоиться...

...Но странное дело, истерзанный, измученный, забывший не то, что о гордости, но вообще о самом понятии мужского достоинства, готовый на все, лишь бы прекратилась эта пытка, я никак не мог заставить себя плакать. И это было по-настоящему страшно. Я видел, как распаляется моя госпожа. Лицо ее горело страстным, почти любовным возбуждением. Она секла мощно, ровно, не спеша, но и не снижая темпа и совершенно без остановок.

И это тоже было очень страшно. В какой-то момент я взмолился о передышке. Меня охватило инстинктивное отчаяние. Умом я понимал, что как бы больно ни было, ничего страшного в принципе со мной не случится. Максимально возможное повреждение – разорванная кожа на спине. Но мой организм запаниковал. Подсознание, видя такой беспредел, объявило тревогу. И я, потеряв контроль, задергался всем телом, заверещал как заяц, засучил ногами.

Потом мне было очень стыдно за этот приступ животного страха. Тем более что это было совершенно ни к чему. Ведь ни малейшей передышки госпожа Мистерия мне так и не дала в ту экзекуция. Она продолжала пороть, все так же методично и безжалостно...

...Когда же страх окончательно победил все остальные чувства, я смог заплакать. Наручники отстегнулись, я упал на сырую после дождя траву и увидел, что моя любимая госпожа Мистерия ничуть не стесняясь меня, своего раба, сладостно онанирует, опустив руку через пояс под юбку.

Я ревел, обнимая резиновые сапожки этой женщины, и не чувствовал ничего, кроме невероятного приступа любви и счастья. Наверное, так себя чувствуют приговоренные к смерти, и помилованные уже на эшафоте.

...Однако, моему счастью, сколь велико оно мне ни казалось в тот момент, суждено было еще возрасти. Поставив мне на лицо грязный сапог, госпожа Мистерия шумно вздохнула и, вздрогнув всем телом несколько раз, кончила. Какое-то время мы отдыхали, думая каждый о своем, а потом, моя повелительница сказала, что уже поздно и... пора ехать домой.

Ехать! Это слово, признаюсь, повергло меня в шок. Оказывается столь мучительный путь сюда, то, что здесь произошло — это еще не все мучение, что уготовано мне на сегодня. Нет! Еще будет долгое возвращение. Еще будет этот страшный крестный путь. Виа де ла роза. Дорога с Голгофы, обратно. Но с тем же крестом...

...Вечером, когда мы добрались домой, и я, шатаясь, вознес свою хозяйку на второй этаж, я увидел каким неподдельным блаженством светилось ее лицо. Я раздел ее, а когда стаскивал с ее божественных ног короткие резиновые полусапожки, она томно сказала:

– Мои ножки сегодня вспотели. Оближи их...

И улыбнулась. А я снова заплакал.

Часть III

Утро помещицы

Первый раз в жизни у меня такой отпуск.

Я поставила себе цель – в течение этих двух-трех недель не делать принципиально ничего. Не прикасаться к посуде. Боже упаси взглянуть на веник или мусорное ведро. Не говоря уже о стирке и приготовлении еды. Теперь у меня есть раб, и я намерена поэкспериментировать с этой игрушкой по полной программе. Узнать, что это такое – жизнь настоящей полновластной рабовладелицы, хозяйки души и тела этого забавного человеческого существа – мужчины.

Ну что, неужели не интересно раз в жизни почувствовать над кем-то абсолютную власть и не на полчасика, а так, чтоб ни о чем не заботиться. Жить себе в свое удовольствие, отдыхать и забавляться с живой куклой. Честно говоря, одна мысль об этом волновала мне кровь, когда мы с Покемоном отправились ко мне на дачу.

И вот прошло две недели. С работы мне не звонят, так что можно смело продолжать отдыхать. Когда я понадоблюсь Присцилле Карповне, она меня отыщет. И это волшебное бабье лето, увы, окончится. Но это потом, а пока...

Пока – мое время. И я буду получать наслаждение от этой новой для меня роли, чего бы это другим ни стоило. В частности Покемону. Он взялся за гуж, полез в кузов, назвался груздем, подписал, одним словом, себе приговор-договор, что ж... Я не виновата. Не буди лиха, как говорится...

...Теперь я просыпаюсь лишь когда на мою подушку переползет косая полоска все еще теплого осеннего солнышка. Почувствовав ресницами его ласковый лучик, я начинаю понемногу ворочаться и потягиваться. Покемон спит у меня в ногах, и сквозь сон я нащупываю ступнями его небритую физиономию, тру пальчиками его нос. Это для него знак того, что я просыпаюсь. Он осторожно начинает целовать мои ножки, ласково и нежно. Целует долго, минут 20-30 пока я купаюсь в волнах утренней неги.

Эта процедура дарит мне совершенно особое, ни с чем не сравнимое блаженство. Всегда мечтала, чтобы какой-нибудь мужчина делал бы мне массаж ног, и желательно при этом целовал бы их или лизал язычком. Помню в школе мальчик, сидевший со мной за одной партой, как-то повадился все время ронять то ручку, то еще что-то и лезть под парту, чтобы полюбоваться на мои стройные ножки. Я, разумеется, заметила это и однажды поймала его на том, что он украдкой целует мою туфельку! Мне это так понравилось, что уже на следующем уроке я сама уронила какую-то безделушку на пол и кокетливо так велела ему поднять. А сама скинула с ноги туфлю и, когда он наклонился, шепотом, чтобы никто не слышал, приказала:

– Целуй! – и пошевелила перед его лицом пальчиками.

Видели б вы его реакцию! Он аж задрожал весь от смущения и волнения! Но ножку, разумеется, поцеловал!

Потом Покемоша отправляется готовить мне завтрак. На это ему отводится ровно десять минут, я ж пока смотрю телевизор. Завтрак мне подается в постель. И пока я лакомлюсь своим любимым творогом и пью чай, мой раб по-прежнему должен находиться у моих ног и ласково целовать мне пяточки. С тех пор как мы вступили в столь странные отношения с Покемоном, я никогда не упускаю случая указать ему его место. Вначале это была дрессировка. Так было нужно, чтобы из самостоятельного и, в общем-то, гордого мужчины сделать покорного слугу и раба. Я видела, как ему приходится тяжело, но ни разу не дала ни единого послабления.

Дисциплина у меня была с первого дня строжайшая. Это для меня отпуск. А Пикачу, как я стала звать своего невольника, должен был трудиться и трудиться на благо меня, своей хозяйки. После завтрака, еще не вылезая из постели, я принималась за уборку. Естественно, что я только командую, а он исполняет. И хоть полы уже давно вылизаны до блеска, а ковровые дорожки забыли, что такое пыль, я все равно заставляю Покемошу еще раз протереть все с возможной для такого нерадивого пса тщательностью. При этом он обязан выполнять все мои команды быстро и точно. Для стимуляции его работоспособности у меня всегда под рукой старая собачья плетка. Но что-то последнее время она меня перестала удовлетворять, так что в ближайшие дни я намерена купить хлыстик.

Я вижу, как бесится от моих надоедливых приказов мой подчиненный, как ему смертельно надоело каждое утро заниматься бессмысленной уборкой, как ему хочется отдохнуть, но я неумолима и строга. Мне нравится, с каким стоическим рвением моя живая игрушка преодолевает свои лень и усталость и старается мне понравиться покорностью и предупредительностью. Это здорово! Все-таки власть – чрезвычайно сладкая штука. Теперь я понимаю, почему так за нее цепляются наши правители. Повелевать хотя бы одним человеком, видеть, как он ползает у ног в угоду тебе и знать, что ты можешь сделать с ним, в принципе, все, что тебе только вздумается – это нечто запредельное! Не замечаешь, как начинаешь шалеть от такой власти. Как в тебе сам собой рождается деспот, который упивается этим наркотиком и требует все большей и большей дозы. И это всего лишь власть над одним-единственным человечком! А что ж говорить, когда у тебя в полном распоряжении целая рота, армия, страна?!

А что такое власть над всем миром, это даже представить сложно!

А ведь хотелось бы попробовать...

Да, Саша Македонский, Чингисхан, Наполеон Бонапарте, как я вас понимаю...

Это приятно – валяться поперек кушетки, болтать ногами и рассуждать о сущности власти глядя, как твой собственный раб на карачках ползает по ковру, мокрой тряпкой собирая несуществующую пыль.

Ну, в самом деле: что это такое – власть? Некая фантомная, в общем-то, материя. Это как у нас с Покемоном, такой особый договор между людьми. Один подчиняется воле другого. Бездумно. Безответственно. Просто один согласен терпеть прихоти другого в силу каких-то своих, особых причин. Кто-то вынужден подчиняться. Кому-то это просто нравится. Но каждый, повторяю, каждый даже самый забитый и задавленный раб иногда мечтает, как станет хоть на миг господином и в его руках окажется эта божественная материя – власть. И вот тогда...

Тогда он над кем-нибудь покуражится всласть! Тут уж он поглумится со всеми возможными и подходящими моменту извращениями. Вот почему, кстати, в экстремальных ситуациях, когда люди поставлены в жесткие условия и подчас задавлены грузом деспотичной власти, они, вместо того, чтобы сопротивляться ей, сами начинают давить кого-то. Так бывает в армии, в тюрьмах, в психбольницах...

Как говорит герой романа Этель Лилиан Войнич Овод, для раба нет большей радости, чем завести себе собственного невольника и всласть поиздеваться над ним.

И вот пока я так рассуждаю, мой личный невольник заканчивает всю порученную ему работу. Меня подмывает, конечно, снова заставить его проделать эту сложную и утомительную процедуру еще раз, из чистого издевательства. Но самой надоело. Хочется пойти погулять. Так что мы с Покемошей собираемся на прогулку.

Но и тут есть маленькие радости. Мой мальчик, уже наученный горьким опытом, еще с вечера тщательно помыл мои сапожки и теперь, обувая меня, не особо скрывает радости по поводу того, что хоть на улице немного отвлечется от своих обязанностей полового. Но нет! Я критически оглядываю свои сапоги. Они чистые, конечно, но пусть он их вылижет языком. Таков мой приказ!

Я так хочу! – вот теперь мое кредо.

И он покорно лижет их, лижет голенища, лижет подошвы, каблуки, слизывая мельчайшие крошки и песчинки, которые, наверное, противно хрустят на зубах...

Я так хочу. И он всегда будет делать все, что я хочу. Потому, что я могу себе это позволить.

Конечно, идеально было бы выйти на улицу и запрячь Покемошу в пролетку, как какого-нибудь пони или рикшу, и прокатиться бы на нем по улицам нашего провинциального сонного городка, разогнать бы его вековой пуританский дух! Было бы эффектно. Но нет у меня пролетки, да и милиция наша может не понять столь крутого авангардизма. А жаль. Ограничиваюсь тем, что мой Пикачу несет меня на руках по лестнице. Он теперь меня всегда носит, мои ножки давно уже забыли, что такое ступени, даже вниз я езжу на нем...

На пятачке возле магазинов располагается импровизированный рынок. Среди палаток есть одна целиком занятая под товары и аксессуары для братьев наших меньших. Для животных. Домашних. Я озорно смотрю на Покемона и сворачиваю сюда. Он догадывается о моих коварных намерениях, и плетется за мной, опустив глаза. Ему уже заранее стыдно.

– Ты еще не отказался от своих творческих планов? — спрашиваю я, примеряя на Покемона собачий ошейник.

Продавец глядит на нас, отвесив нижнюю губу.

– Знаете, – обращаюсь я к нему, – У вас нет большой плетки?

– На кого вам? – интересуется продавец, переводя изумленный взгляд с меня на Покемона и обратно. Тот молча стоит в ошейнике и с цепью, длинной и блестящей.

Я еле сдерживаю смех.

– На бультерьера? На дога? На волкодава? – теперь уже и продавец не скрывает улыбки.

Я выбираю небольшую, но хлесткую плеточку, всю в чешуйках и с кисточкой на конце. Жестокое орудие. Я смотрю на Пикачуева. Он весь пунцовый от стыда и смущения. Самое время возмутиться, сорвать с шеи собачью принадлежность и...

Но бунта не будет, я это вижу. Странное дело, не прошло еще и двух недель, как Покемоша служит мне, а как он изменился! Во взгляде появилась постоянная покорность, голос стал тихим, движения сдержанными. Он уже забыл, что такое сидеть в моем присутствии, а так как мы почти всегда вместе, то он всегда на ногах. Он уже не смеет положить ногу на ногу, это категорически запрещено ему. Он привык забегать вперед меня, чтобы открыть мне дверь. Но что самое смешное, он при малейшем моем резком движении рукой рефлекторно втягивает голову в плечи, ожидая от меня подзатыльника или пощечины! Это так забавно получается! Причем сам он этих изменений не замечает, так органично вошел в роль.

На улице я, конечно, отстегиваю цепь. А вот ошейник оставляю. Пусть привыкает. И плеть теперь всегда будет со мной, она хорошо помещается в сумочку.

Гуляя, мы обсуждаем его творческие планы и тут Покемон Кондратьевич оживляется. Оказывается, он все это время обдумывал свои сюжеты и подыскивал натуру и интерьеры. Он так увлечен и возбужден описанием будущего процесса созидания, что я чувствую легкий укор ревности. Странное дело: неужели я превращаюсь в классического деспота? Неужели мне неприятно, что человек, мой человек, принадлежащий мне, остался свободен в последнем, самом укромном уголке своей души, в своем творчестве?! Но ведь он собирается писать с меня свои картины, он собирается возвеличивать мою натуру, такую как есть, взбалмошную и деспотичную! И все равно мне неприятно, что он смеет рассуждать о чем-то, не спросив моего мнения.

Мы шли по маленькой аллее, шурша первыми листьями. Мы были совершенно одни здесь, и я еле сдержалась, чтобы не отхлестать его прямо сейчас. Но сдержалась. Просто отвернулась и пошла в другую сторону быстрым шагом. Покемон спохватился и бросился догонять со словами извинений и мольбы. Он не знал, чем так неосторожно обидел меня, но понимал, как ему может обернуться эта внезапная обида.

Я люблю такие быстрые обломы. Иногда просто перестаю с ним разговаривать, отворачиваюсь, ухожу или отсылаю его коротким «пошел вон!». И все – мужчина трепещет. Он низвергнут с вершины его блаженства, с подножия моего трона. Он в панике! Весь его мир рушится в одночасье! А я балдею, упиваясь его отчаяньем! И он долго молит о прощении, заново клянется мне в вечной любви, а я выслушиваю его излияния не спеша снизойти до внимания к такому ничтожнейшему червяку...

Но сегодня все произошло иначе.

Сегодня случилось то, что мы все трое подсознательно ждали. Мы с Покемоном. И она, наш злой гений. Вернее мы с Покемоном ждали, а она планировала.

Дойдя по Студенческой улице до автовокзала, я увидела хорошо знакомый роскошный «Лексус» Присциллы.

Появление в нашем тихом, скромном городке такой шикарной машины означало что, во-первых, моему безмятежному времяпрепровождению пришел конец, и, скорее всего, меня ждет очередная срочная работа. А, во-вторых, что Присцилла все-таки не выдержала и пошла на рожон. Я, конечно, в глубине души ожидала подобного развития событий, но не думала, что это случится раньше, чем мы вернемся в Москву. Но, видимо, сильно засвербило где-то там, у моей главредакторши, что она пошла в атаку.

Что ж, я была готова принять ее вызов...

Сама Присцилла Карповна крутилась тут же, она уже обошла всю привокзальную площадь, всем продемонстрировала свою машину и свой роскошный ярко красный плащ. На ней также были пятнистые, под ягуара лосины, какой-то немыслимый кремовый блузон и лаковые ботильоны, в тон плащу тоже кроваво-красные. Весь этот нелепый наряд тянул на штуку баксов, но выглядел, особенно для благоразумного Торжка слегка неуместно.

Она издалека увидела Мистерию и Покемона, радостно замахала им рукой и устремилась навстречу. Новостей было две. Первая — что, как и предчувствовала Мистерия, ей пора было возвращаться на работу, хотя и не сию секунду. А денька через три-четыре. В общем, через неделю. А самое главное, что она, Присцилла, задумала грандиозную реорганизацию редакции, смену стиля журнала, словом, большую стирку. И ей, Мистерии, в новом штатном расписании предполагается роль... Тут она сделала хитрое выражение глаз, – роль второго человека после нее, главной редакторши.

Мистерия выражать особый восторг не стала. Отпуск, увы, был испорчен. А предстоящее высокое назначение не сулило ничего, кроме лишних неприятностей. Уж что-что, а суть журналистской работы она постигла давно. Чем выше пост – тем круче неприятности. И так до самого верха, пока не стал окончательным боссом. Лишь тогда можешь расслабиться. И переложить свои проблемы на плечи подчиненных. Сам сможешь тогда ездить на «Лексусе» по презентациям и кутежам, жрать устриц и интриговать. Тебя будут приглашать в Кремль и давать бабки во время выборов, чтоб был лоялен. А не будешь лоялен – вмажешься все на том же «Лексусе» в столб, где-нибудь на сто двадцать третьем километре Можайского шоссе...

Делать было нечего, пришлось приглашать начальницу в гости. Подвозя Мистерию и Покемона, Присцилла Карповна заявила, что Торжок – чудный городишко, и она собирается снять здесь дачу на недельку-другую. И протянула Мистерии сотню баксов. Разумеется пришлось отвергнуть и эту наивную хитрость и долго уговаривать главредшу поселиться у нее, Мистерии, на даче. Вся эта комедия выводила ее из себя ужасно. Если бы не Покемон, она давно бы надавала своей рабыне-начальнице оплеух, которые та столь старательно выпрашивала, и дело бы с концом. Но при художнике...

Вот хохма-то, думала, улыбаясь, Мистерия, я не могу надавать по мордасам рабыне при другом рабе!

Но городок маленький и подъехали быстро. И уже дома у Мистерии Присцилла преобразилась. Прямо в прихожей, глядя как Покемон раздевает и разувает свою хозяйку, она умилилась и, дождавшись, пока он закончит эту процедуру, нагло задрала ногу и сунула ему в морду свой скрипучий новенький сапог. Чтоб, значит, он и ее разул. Покемон естественно замер, не смея прикасаться к ноге другой женщины и глядя на свою хозяйку. Мистерии опять стало смешно. Интересно было, как он среагирует.

– Ну, живо, раб.., – промолвила Присцилла, и Мистерия заметила, как зарделись ее щечки. – Он у тебя не дрессированный что ли?

– Почему? Как видишь, дрессированный...

– Ну пусть разует тогда.., — Присцилла вытянула губки и наморщила носик как капризная девочка. – Мне еще ни разу мужик сапоги не снимал! Ну, пожалуйста, прикажи ему!

– Можешь разуть нашу гостью, – приказала она Покемону и прошла в комнату, чтобы не видеть, как он будет стаскивать с жирных икр редакторши сапоги. Раздражение ее росло с каждой минутой.

Мерзкая игра Присциллы была столь очевидна, что становилось противно на все это смотреть. Она ведь знает, что Покемон ее раб и пытается соблазнить его столь примитивным способом! Что ж, Мистерия решила играть эту партию до конца и по тем правилам, которые ей навязывала соперница. Тем слаще будет победа.

Пока Покемон готовил чай, поговорили о своем, о женском. То есть ни о чем. Присцилла Карповна поломавшись согласилась пожить на даче у Мистерии, но сто долларов ей все-таки навязала на правах редактора. Но вот появился Покемон с подносом в руках, на котором помимо чая громоздились всевозможные сладости. И снова что-то неприятно кольнуло в сердце Мистерию: откуда он так хорошо знал привычку Присциллы Карповны к обжорству под видом чаепития?

В отместку за его излишнюю услужливость и предупредительность Мистерия наказала его. Едва он, поставив поднос, примостился было сам попить с ними чаю, на равных, как наткнулся на колючий взгляд своей госпожи. Молча, лишь глазами она указала ему на пол. И лишь коротким взмахом бровей подтвердила свой приказ. Ничего не поделаешь, приходилось подчиняться взятым на себя обязательствам. Покемон, коротко вздохнув, молча опустился на колени. Мистерия поставила его между собой и Присциллой на четвереньки, велела снять рубашку и на голую его спину поставила поднос с чашками. Так Покемон превратился в живой столик, о чем раньше мог только мечтать...

Присцилла же была в восторге.

– Ну, ты даешь! – вращала она глазами и строила гримасы восхищения, кивая на столь необычную живую принадлежность интерьера. Покемон стоял, не шелохнувшись, опустив голову. А Мистерия, как ни в чем не бывало, продолжила милую светскую беседу. Ну, разве что пару раз насмешливо поглядела в глаза Присцилле: вот, мол, что я могу сделать с человеком, которому ты, старая перечница, подчинялась когда-то как своему господину. И которого ты приехала сюда соблазнять. Впрочем, это был лишь взгляд, и кто бы мог поручиться за его смысл?

А вот Покемону пришлось туго. В какой-то момент Мистерии показалось, что чай, поданный им, слишком горяч. Отпив маленький глоточек, она чуть сдвинула в сторону попы Покемона поднос и поставила чашечку на голую спину своего невольника. Это было эффектно! Покемон застонал от неожиданной боли, но вовремя сообразил, что ни в коем случае нельзя пошевелиться! Ведь от малейшего движения чай мог пролиться на спину и серьезно ошпарить кожу живого столика!

Коварная Присцилла заметив это, захлопала в ладоши. Смачно уплетая пирожное эклер, она развалилась на диване и, видимо, решила сменить тактику атаки. Ни на миг не переставая болтать о московских тусовочных новостях, она закинула ногу на ногу так, что ее жирная, затянутая в синий капрон ступня уперлась Покемону прямо в лицо. Явно пользуясь тем, что он был практически обездвижен в этот момент из-за стоящих на спине горячих чашек, Присцилла издевалась над чужим рабом, трогая пальчиками ноги его нос и губы. Она поглаживала его лицо своей пяткой, все пыталась залезть ему в ухо ногтем большого пальца, примеривалась, как бы выглядела ее ступня на его голове. И все это с самым невинным видом, как бы играючи! Так обычно теребят краешек скатерти или поигрывают зажигалкой.

– Ну-ка, – самодовольно ухмыляясь, ворковала Присцилла, поглядывая на Покемона как на собачку, – Давай, запоминай запах ног своей госпожи, ну-ка...

Покемон терпел все это стоически. Мистерия видела его мучения, отчетливо понимала их смысл. Все это делалось не просто так. Присцилла глумилась над ее рабом не ради чистого кайфа, она имела и осуществляла далеко идущие намерения. Она как бы провоцировала его. Она как бы выдавала ему примерную программу того, чего сама хотела бы испытать на своей шкуре. Она измывалась над ним так, как хотела бы, чтобы он поизмывался бы над ней самой. Вот уж воистину: относись к другим так, как хочешь, чтобы относились к тебе.

Все это порядком забавляло и саму Мистерию. Чай уже остыл и был выпит, съедены все пирожные, а Покемон все стоял и стоял, не шевелясь, в позе мебели. Наконец Присцилла, дав ему вдоволь насладиться ароматом своих подошв, выразила желание отдохнуть с дороги и попросила Мистерию дать ей в сопровождающие раба, чтобы он показал дорогу на дачу. Вся сцена была разыграна как по нотам. Оставалось ждать финала. Интересно, думала про себя Мистерия, плеть у нее с собой в сумочке лежит, или в машине она ее оставила?

Но приближался вечер, осенние сумерки топили город в волшебных полутонах, и Мистерии тоже захотелось побыть одной. Она отпустила Покемона проводить Присциллу Карповну на свою дачу, а сама решила прогуляться.

Вечер, проведенный в обществе редакторши, оставил не очень приятный осадок. Конечно, она была готова к тому, что ночное приключение Покемона в особняке Присциллы будет рано или поздно иметь свое логическое продолжение. Не тот человек Карповна, чтобы отказаться от такой легкой добычи. Покемон тогда все честно рассказал своей новой госпоже о сладострастии, в котором купалась в ту ночь Присцилла. Было ясно, что она вновь захочет попробовать мужичка с плеткой.

Что ж, Мистерия была к этому готова. Она почти не сомневалась, что эту ночь они проведут вместе. Она, конечно, могла бы этого не допустить, но... Но выглядело бы это как страх перед соперницей. Нет, пусть идет с ней сегодня, пусть останется там на ночь, пусть попробует себя в роли Мастера. Пусть распробует эту роль. Сладкая роль, что ни говори. А все-таки Мистерия ни на секунду не сомневалась, что завтра Покемон будет ползать на брюхе перед ее запертой дверью и скулить, скулить, скулить...

Интересно было придумывать все новые и новые унижения, которым она обязательно подвергнет вернувшегося к ее ногам раба. Во-первых, она заставит его рассказать все в мельчайших подробностях о поведении ее редакторши. Ей надо знать, как конкретно будет изощряться ее начальница, она потом долго будет мучить ее этими подробностями, смаковать их, рассказывая и заставляя Присциллу снова и снова переживать стыд предательства Покемона. А то, что Покемон ее предаст, Мистерия не сомневалась. Еще как предаст! Нет и не может быть никакой солидарности между рабами. Во всяком случае, она, Мистерия, не допустит этой солидарности. Никогда! Они рабы и должны принадлежать только ей, и надеяться только на ее милость, и предавать друг друга ей, чтобы заслужить ее снисхождение. Только так должно быть и будет.

А, во-вторых, на этот раз она подвергнет самого Покемона какому-нибудь публичному унизительному наказанию. Обязательно публичному. Чтобы он прочувствовал всю глубину своего падения именно перед чужими людьми, чтобы ему уже не было дороги назад. Она с удовольствием разобьет ему морду в кровь где-нибудь на автобусной остановке и сделает так, что он будет валяться у нее в ногах так, чтобы это все видели.

А потом, уже дома, она будет долго изводить его бесконечными моральными и физическими пытками, доводя до истерики, заставляя проклинать сегодняшний вечер...

Но никогда она не простит его. Простить, значит, как бы забыть вину. Не упоминать больше об этом. А она привыкла держать партнера в нескончаемом напряжении и чувстве вины. Чтобы он всегда отныне извинялся и ощущал себя грешником. У нее это отлично получалось...

В сладостных мечтах о возмездии незаметно пролетел вечер. Мистерия вернулась домой и, не зажигая света, легла в постель. Впечатления дня замелькали калейдоскопом и рассыпались легкими искорками где-то на грани безмятежной легкости приближающегося царства Морфея...

Часть IV

Прошла неделя. Кончился отпуск. Мистерия вернулась в Москву и приступила к обязанностям заместителя главного редактора. Теперь она сидела на месте ответственного секретаря и принимала посетителей. Сам ответственный был разжалован в рядовые репортеры и усиленно интриговал. Мистерия об этом знала, ей доносили ежедневно, но она улыбалась ему и готовила расправу.

Покемон появился через три дня. Взгляд его был потухший, молча он опустился на колени прямо на пороге дома Мистерии, даже не войдя в квартиру. Мистерия также молча захлопнула дверь.

А еще через день в редакции возникла прямо из ниоткуда сама госпожа главная редакторша. И одного взгляда на ее потухшее выражение лица было достаточно посвященному чтобы определить глубину ее фиаско. Но посвященных в редакции не было. Посвященной была одна Мистерия. И для нее все это не было неожиданностью. В своей победе она не сомневалась.

По мрачному виду главредши редакция поняла, что гроза неминуема. Так и случилось. Была созвана внеочередная расширка, на которую предусмотрительный бывший ответственный секретарь просто не явился. Остальные же стоически переносили в свой адрес изрыгаемые проклятия и зубодробительнейшую критику. Все ждали, что и Мистерия попадет, как обычно под особо строгую раздачу. И даже предвкушали хоть и слабенькую, но сатисфакцию.

Увы, не сложилось. Мистерию на этот раз Присцилла Карповна не только не ругала, а, скорее, наоборот, демонстративно похвалила, заметив, что теперь она, Мистерия, является ее, главредши, правой рукой. И никак иначе.

Все поняли, повторять никому не пришлось. Заулыбались многие прямо здесь, в кабинете с большим кожаным диваном. И никаких многозначительных взглядов в спину больше не раздавалось и не чувствовалось.

Сама мадам Мистерия держалась с начальницей более чем официально. Легкий кивок головы, полуулыбка, точность ответов на весьма общие вопросы. Лед субординации. Никаких фривольностей даже в намеке. Строгое соответствие занимаемой должности.

И Присцилла тоже все поняла. В первый же день работы, сразу после казней египетских, она попыталась было положить руку на плечо своей тайной повелительницы. Но встретила такой взгляд сквозь прищур глаз Мистерии, что тут же отдернула ладонь и заторопилась куда-то по делам, кажется в Минпечати.

Оставшийся день в редакции все, как ни странно работали. Скучала лишь новоявленная правая рука. Начальственное положение было непривычно своей праздностью. Впервые не надо было придумывать сюжет на следующий номер, куда-то бежать, кому-то дозваниваться и все такое. Можно было на виду у всех заниматься больше часа своими ногтями, и никто не посмел даже обратить на это внимания хотя б и молча. В курилке, куда она заскочила по дороге в бар, разыскивая беглого секретаря, при ее появлении все умолкли, как обычно бывает при появлении босса. Это пощекотало где-то там внутри, но не особенно. Мистерия вдруг поняла, что власть чисто производственная, общественная ей мало нравится. Ну, и что с того, что все встают при твоем появлении и предлагают свой стул или кресло? Что с того, что тебе услужливо пододвигают пресс-папье или, суетясь, подают авторучку? Что с того, тебе безудержно льстят и, заискивая, стараются заглянуть в глаза?

Что с того?

Ведь их не заставишь падать ниц, при ее появлении. А как было бы здорово: она входит в редакционный бар, например, а все вскакивают со своих мест и растягиваются прямо на полу перед ней. А она идет, как бы не замечая этого, к стойке, присаживается, велит налить себе чаю и только после того, как делает пару глотков, обращает внимание на простертых у ее ног людей и разрешает всем подняться. А? Каково бы это смотрелось?

Или неплохо бы ввести такой этикет, при котором все ее сотрудники, а особенно женщины, должны были бы, встретившись с ней, своей начальницей, обязательно целовать ей руку! И это для женщин было б еще огромным снисхождением! Мужикам строжайше было бы велено опускаться на колени перед ней и целовать следы ее ног. Вот это был бы кайф! Это была бы власть!

А так что толку? Эти люди подчиненные только здесь, в стенах редакции. И то лишь с девяти утра до пяти вечера. А как было бы сладко заставить всех работать еще смену, допустим, до полуночи. А самой поехать куда-нибудь развлекаться, в ночной клуб, например. А вернувшись, начать проверять у всех работу и нещадно придираясь, через одного заставлять переделывать все заново. И только своих приближенных, самых бесхребетных подхалимов, отпускать домой, и то лишь после того, как они сами униженно об этом попросят!

Еще сладко было бы всю ночь заниматься с кем-нибудь любовью у себя в кабинете, пока они там работают, и знать, что, даже закончив, они не смеют расходиться по домам, а сидят, скучают и ждут, когда же она вспомнит о них, своих рабах и смилостивится. А потом, уже утром, глядя в их воспаленные от бессонницы глаза, как ни в чем не бывало половину из них, желательно самых измученных, самых утомленных заставить работать еще и днем, а самой демонстративно отправиться спать!

Вот это да! Вот был бы простор для удовлетворения своих самых сильных властолюбивых мечтаний! Это было бы восхитительное упоение...

Мечтая таким образом на редакционном начальственном диване, Мистерия с удивлением обнаружила, что возбудилась. Рука как-то сама легла вниз живота, а соски грудей навострились в неожиданной, но сладостной эрекции.

За большим квадратным редакционным окном осеннее блеклое солнышко грозилось вот-вот упасть и исчезнуть в узеньких проемах крыш старых лубянских двориков. Надо было кончить. Но с кем и как? Эх, жаль, конечно, что нет под рукой Присциллы или Покемона...

Мистерия перевернулась в истоме на живот и, продолжая мечтать, запустила пальцы под трусики. Вот если б она была такой крутой повелительницей или настоящей рабовладелицей, у ней никогда бы не было подобных проблем! Сейчас она бы просто позвонила и по ее зову явился бы... А в самом деле, кого бы она сейчас из сотрудников редакции хотела бы трахнуть? И как?

Мистерия задумалась. Наверное, кого-либо из новеньких. Из стажеров. Они всегда такие невинные, стеснительные, робкие. Можно кого-нибудь наметить себе в жертву, скажем, вот этого мальчика Пачкулю Пестренького. Он всегда так восторженно на нее смотрит! Можно было бы сейчас его позвать, а когда он войдет, робко постучавшись, можно продолжать вот так же лежать в самой что ни на есть двусмысленной позе, на животе, как будто что-то читая.

Он войдет, как положено по этикету упадет на колени у двери. Можно будет несколько минут его как бы не замечать, а он будет покорно ждать. Потом ледяным тоном, так, чтоб у бедняги душа провалилась бы куда-то в область предстательной железы, приказать подползти поближе. Несчастный заелозит коленками по паркету, у самого дивана вновь склонится, ткнувшись лбом в пол. И тут можно безо всяких церемоний схватить его, обалдевшего от страха за волосы и подтянуть его мордочку к своей попке. Приказать коротко: целуй!

И он будет долго целовать, отлично все понимая и стараясь как можно лучше исполнить приказание, чтобы не дай Бог не прогневать свою хозяйку. А она бы продолжала так лежать, закрыв глаза, прислушиваясь к своим ощущениям и все более возбуждаясь.

Потом... Потом она бы заставила его лизать там, тщательно вылизывать ее анус... Можно для разнообразия и для пущей его старательности надавать ему жестких пощечин, это тоже сильно способствует дополнительной сексуальной стимуляции. Когда же она возбудится окончательно, примерно как сейчас, можно уже перевернуться на спину и подставить этому кролику свою писечку, чтобы он проник своим язычком как можно глубже во влагалище...

Там уже мокро от сока. И вот он, совсем еще юный мальчик, должен будет старательно высосать из нее все скопившиеся соки. О, это особо сладкая процедура! При этом можно рвать на нем волосы, мальчик будет стонать от боли, терпеть и лизать, сосать, зарываться все глубже и глубже в ее возбужденное и истекающее влагалище...

Тут можно на минуту остановиться. Приказать парню встать по стойке смирно. Он, встревоженный, но привыкший повиноваться, разумеется, замрет как положено, руки по швам, устремив на нее горящий от возбуждения и страха взгляд. Поглаживая себе груди, Мистерия полюбовалась бы на этого застывшего перед ней юнца, безумно стесняющегося вздыбившегося своего члена. Затем можно велеть ему раздеться догола. И подать свой брючный ремень...

А уж дальше... Дальше ничего не стоит стесняться! Можно отпустить все тормоза и отдаться безумным порывам страсти... Парня можно будет повалить на диван, подмять под себя как слабую безвольную куклу, навалиться ему на лицо бедрами и трахнуть прямо в рот как последнюю шлюху. Заставить его взять в рот ее клитор и сосать.., сосать.., сосать...

И когда наступит долгожданный оргазм, можно не выпускать его из-под себя, чтобы вместе с волнами неземного наслаждения чувствовать, как он там бьется, задыхаясь под ней, словно загнанный в капкан зверек...

Когда же жгучие волны удовлетворения пойдут на убыль, можно будет придумать, как еще поиздеваться над парнем. Например, заставить его вылизать ее всю. Особенно попку, влагалище, подмышки и ноги. Пусть он хорошенько запомнит вкус ее тела, ведь это вкус его Хозяйки...

...Живо представив себе всю эту картину, Мистерия кончила долгим, затяжным оргазмом, правда не таким сильным и бурным, как обычно кончала с реальным партнером. Пальцы были мокрыми. По телу ползла сладкая истома. Было хорошо и спокойно. И не надо никуда бежать, чтобы заварить себе чаю. Можно всего лишь нажать на звоночек и приказать...

Стоп. Приказать принести чай. Не более того. Пока не более...

Часть V

А Покемон тем временем страдал на атласных простынях в особняке Присциллы на Таганке. Просыпаясь, каждое утро он с ужасом думал, что надо будет опять влезать в эти чертовы кожаные шорты, которые чуть ли не насильно напялила на него его вельможная рабыня. Помимо них еще полагалась курточка того же скрипучего материала, а также совсем уж идиотская кепка-фуражка. По мнению главредши так должен выглядеть настоящий Мастер.

Еще не открывая глаз, Покемон прислушался: ее рядом не было. Она болтала по телефону где-то в соседнем зале. Все, решил Покемон, это, пожалуй, будет последний его день в роли крутого истязателя немолодой уже рыхлой женской плоти. С него хватит. Пора.

Плюнув на кожаную амуницию, Покемон так и остался в халате. И когда Присцилла появилась с подносом, на котором каждый день ему подавался изысканный завтрак, Покемон коротко изложил свои соображения. Медовый месяц, по его мнению, кончился, отношения их в дальнейшем, разумеется, будут сохраняться, но.... Но не его это роль. Он влюблен в Мистерию, чувства его достаточно серьезны, чтобы разменивать их...

И так далее. Пока он говорил, Присцилла молчала, и по тому, как наливался надменностью ее взгляд, Покемон понял, что сразу после окончания его речи следует, не мешкая, уносить ноги. Во избежание.

Однако и у хозяйки дома на этот счет была своя тактика. И сбежать просто так Покемону не удалось. Присцилла первым делом, видя, что он уже почти собрался, метнулась к двери и заперла ее. Затем, ни слова не говоря, с проворностью киногероини схватила стул, ловко перевернула его и трахнула сиденьем по голове ничего подобного не ожидавшего Покемона. Тот рухнул на пол, матерно выругавшись и зажав голову руками. Такого темперамента он явно не ожидал.

Дальше был скандал. Присцилла говорила, что вытащила его из грязи и нищеты, что он должен ноги ей лизать всю оставшуюся жизнь за то, что... Покемон вяло отмахивался, потирал лысину, мечтая лишь об одном, чтобы она скорее выдохлась и открыла бы ему путь к бегству. Второй этаж, прикидывал он мысленно, но уж очень тяжелые гардины, в них можно запутаться, да и стеклопакеты наверняка пуленепробиваемые.

Прощание было тягостным. Покемон выслушал все о себе многократно, потом были слезы, потом сжатые кулачки и шипение в лицо о том, что это ему так не пройдет и месть будет страшной.

Потом была свобода.

Московское позднее утро встретило Покемона мокро и прохладно. Резонно рассудив, что после такого бурного утра Присцилла еще долго не придет в надлежащий вид, и ближайшие часа два у него есть, он тут же устремился в редакцию. К Мистерии. Он твердо решил пасть перед ней ниц даже при всем расширенном составе редколлегии и умолять ее принять его хотя бы редакционным половым.

Странно, думал он, расталкивая прохожих у метро, если бы пару месяцев назад ему, тогда еще гордому от приближающейся славы и персональной выставки, сказали бы, что он готов будет умолять обычную амбициозную девчонку на предмет превращения его в коврик под ее ногами, он бы просто не смог понять, о чем идет речь. А вот сейчас холсты и подрамники свалены где-то у нее на даче, а он и не вспоминает о них. Вернее вспомнил, но опять же только потому, что там остались наброски, эскизы Ее божественных черт...

Редакционная охрана его уже знала и пропустила без проблем. В начальственный кабинет он ворвался без стука и доклада. Мистерия сидела в кресле главредши и разговаривала по телефону. С первых же услышанных Покемоном слов стало ясно, что разговаривала она с только что покинутой им любовницей.

– Да, да, разумеется, на порог не пущу.., – говорила Мистерия и в глазах ее мелькали чертовы искорки веселья и плохо скрываемого торжества.

Глазами она указала на пол перед столом и Покемон, ни слова не говоря, сделал несколько шагов к ней и опустился на колени. Продолжая с собачьей преданностью смотреть на свою обожаемую повелительницу. Теперь он ее иначе не называл, даже мысленно.

Закончив разговор с начальницей, Мистерия оглядела его коленопреклоненную фигуру так, будто рассматривала нечто неодушевленное.

– Голову опусти, – только и сказала ему совершенно равнодушно и снова занялась своими делами.

Так прошел час. За это время Мистерия два раза выходила куда-то, оставив дверь открытой настежь, много раз она вызывала кого-то из сотрудников и беседовала с ними, отдавала какие-то распоряжения, кого-то куда-то посылала и так далее. Словом руководила работой коллектива. А Покемон все это время стоял на коленях перед ее столом, и всякий входящий первый раз посетитель невольно останавливался и с изумлением рассматривал это согбенное чудо. Потом переводил взгляд на невозмутимо восседающую на своем месте мадемуазель Мистерию и понимал, что так надо и говорить об этом не стоит. Тут же в курилке разнесся слух, что теперь в редакции вводятся телесные наказания. И почему-то решили, что в связи с этим будет увеличено жалованье и, соответственно, гонорары. Впрочем, обоснованность последнего впоследствии не подтвердилась.

А Покемон стоял на коленях, не двигаясь, низко опустив голову и уже не чувствуя спины. Колени тоже горели огнем. Руки онемели, и лишь сжимая и разжимая пальцы, он силился восстановить кровообращение. Но самое мучительное было то, что голова, опущенная почти к полу, налилась кровью и перед глазами уже плыли сиреневые круги. Покемон твердо решил, что скорее грохнется в обморок, но не пошевелится и не нарушит Ее приказа. До обморока, по его прикидкам, оставалось совсем ничего.

Посетители, шаги которых он слышал иногда возле себя, его совсем не волновали. Лишь один раз, когда молоденький женский голос поинтересовался, «кто это», и в ответ Мистерия пояснила, что это новый редакционный художник проходит испытательный срок, Покемон не удержался и хмыкнул. И тут же пожалел об этом. Потому что обладательница молоденького голоска ушла, а Мистерия ледяным тоном поинтересовалась:

– Кто тебе разрешил подавать голос?

И, ни слова больше не говоря, встала из-за стола, подошла к нему и с такой силой пнула каблуком в ребра, что Покемон задохнулся от дикой боли и все оставшееся время стояния на коленях был занят тем, что пытался вздохнуть свободно. Не удавалось.

А стоять ему так предстояло до приезда госпожи главной редакторши. Присциллы Карповны.

Берегитесь женщин

Это была сцена!

Стук ее каблуков Покемон вряд ли бы спутал с каким-нибудь другим подобным звуком. Она остановилась на минутку перед дверью своего кабинета, кто-то уже подскочил к ней засвидетельствовать свое почтение, стараясь лишний раз мелькнуть на глазах и подчеркнуть непомерное рвение. Она стала тут же решать какой-то производственный вопрос и Покемон понял, что это его последний шанс на спасение. Он поднял голову и молитвенно сложил руки.

– Умоляю, госпожа Мистерия! Спрячьте!!!

В его глазах было столько неподдельного ужаса, что Мистерии его и впрямь стало жаль. Что ж, решила она, поиграем в эту сказку до конца. Итак, сцена предпоследняя. Те же, и грек за портьерой!

Но прятать Покемона за шторами было невозможно. Мистерия быстро оглядела помещение и неожиданно показала на свой стол. Вернее под стол. И Покемон понял ее. Медлить было ни к чему. Он калачиком свернулся у ног своей бывшей повелительницы и замер, стараясь смирить дыхание и колотящееся сердце.

И вот дверь хлопнула. Присцилла ворвалась в кабинет и начала прям с порога:

– Этот мерзавец к тебе не заходил?!

Мистерия не ответила, видимо пожала плечами. Покемон старался вжаться в пол и ни в коем случае не смотреть на обтянутые сетчатыми чулками ноги Мистерии. Эти божественные икры, аппетитные колени, ярко красные, лаковые сабо... Лицезреть такое сокровище в нескольких сантиметрах от своего носа и не иметь возможности коснуться его было бы не в силах Покемона, если бы... Если бы не бушующая где-то рядом грозная Присцилла.

А она тем временем продолжала:

– Представляешь! Эта мразь сегодня утром устроила мне форменный скандал!

– Серьезно? А что случилось? – голос Мистерии был совершенно спокоен и немного насмешлив.

– Ну, что ты! Он же вдруг взбунтовался! Заявил мне, что ему все это надоело, что он собирается изменить свою сексуальную ориентацию, что ему надоело быть у меня на положении раба... Ну, и так далее!

Мистерия рассмеялась совершенно искренне. Покемон тоже улыбнулся, зажмурившись.

– А разве он был твоим рабом?! – деланно удивилась Мистерия.

– Конечно! – в тоне Присциллы даже детектор лжи не смог бы определить ничего подозрительного. – Разумеется!! Сразу, как он... сбежал от тебя там, на даче, он, сволочь, всю ночь ползал у меня в коленках, молил сделать его рабом, говорил, что всю жизнь мечтал о такой женщине, как я... Ну, и все такое.

– И ты его приняла? – Мистерия аккуратно расставляла свои ловушки.

– Ну, не то чтобы приняла... Ты же знаешь, я никогда особенно не верила мужикам... Но думала, что тебе он надоел, что ты его специально ко мне спровадила... Да и, честно говоря, хотелось узнать, до какой степени это подлое племя способно на... В общем, ты меня понимаешь! Они клянутся...

– Подожди, – перебила ее Мистерия. – Так он сам попросился к тебе в рабство?

– Конечно, сам! Умолял, подлец, валялся в ногах всю ночь, я тебе говорю!

– И ты захотела поиметь раба? – плотоядно спросила Мистерия.

Покемон представил себе, какая при этом у нее могла быть коварная улыбка. Но Присцилле, ослепленной гневом и жаждой мщения, ее женское чутье явно изменило.

– Как тебе сказать... Не то, чтобы уж очень, но если честно признаться... Покемон все-таки личность, хоть и мерзейшая. А растоптать личность, да еще и мужчину... Ну ты знаешь, как я к ним отношусь!

– Угу.., – тихонько рассмеялась Мистерия.

Покемон прижал раскаленный лоб к полу. И тут неожиданно зашуршали сетчатые чулочки, Мистерия скинула с ноги сабо и осторожно нащупала ступней голову Покемона. Ее пальчики, отлично проглядывающиеся сквозь крупную клетку чулка, украшенные темно бордовым лаком на ноготках, исследовали его лицо, лоб, нос, наконец, добрались до рта. Требовательно раздвинули его губы, игриво попросились внутрь. Покемон почувствовал, что горло пересохло, и он вот-вот закашляется или поперхнется. И тогда – все, конец, обман раскроется.

Он осторожно поцеловал ее пальчики, прижался к ним носом, словно молча просил о прощении. Так оно в сущности и было.

– И что же он у тебя там делал? – продолжала как ни в чем не бывало расспрашивать Мистерия свою редакторшу.

– Ну, как что... – самозабвенно врала та, – что положено рабу, то и делал. Стирал, убирался, бегал как мальчик, выполняя все мои распоряжения...

– А ты? Тебе это нравилось? – Мистерия откровенно издевалась, но Присцилла принимала все за чистую монету.

– А что такого?! Это даже приятно сознавать, что тебе готов рабски служить знаменитый художник, чуть ли не звезда...

– До звезды ему, положим, еще далековато... Если только ты сама не решишь его таковым сделать, – не удержалась и съязвила Мистерия.

– Теперь – нет! – судя по голосу, Присцилла начала успокаиваться. – Кстати, у тебя нет холодного чая с лимоном? Так хочется чая...

– Можно сходить в бар, там всегда есть чай с лимоном.., – Мистерия тем временем сунула Покемону в рот большой палец ноги, нащупала им его язык.

Покемон почувствовал, как у него зазвенело в ушах от неожиданно нахлынувшего возбуждения. Пальчик Мистерии был чуть солоноватый на вкус, но держать во рту эту прелесть было невыразимо приятно. Покемон стал осторожно посасывать эту безумно вкусную конфетку. Пальчику это, видимо, понравилось, он стал легонько шевелиться во рту Покемона и даже попытался втиснуть рядом с собой своих соседей, таких же пальчиков, но поменьше.

Покемон покорился и этому. Он стал осторожно лизать ножку госпожи Мистерии, стараясь взять в рот все пальчики. Иногда ему это удавалось, но чаще пальчики игриво вырывались и проворно елозили по лицо художника. Он улыбался и старался поцеловать эту игривую ножку. Поигравшись таким образом, Мистерия поставила ногу на голову Покемону и довольно властно прижала его лбом к полу. Он был счастлив в этот момент. Большего ему не хотелось. Вот так бы вечно быть под этой властной, но такой прелестной пятой!

Но неожиданно сладкая пяточка Мистерии упорхнула с бедовой головушки Покемона. Хозяйка засобиралась в бар. Присцилла тем временем, немного успокоившись, навалилась всем грузом своих женских прелестей на стол, под которым томился художник. Близость Мистерии вновь взволновала кровь закоренелой лесбиянки. Вытянув губы трубочкой, она заворковала томно:

– Мой котик на меня не сердится?

Мистерия усмехнулась, но ничего не ответила. Присцилла, окрыленная и обнадеженная, схватила свою сумочку и устремилась в бар пить чай с лимоном, который ей прописал личный врач-диетолог.

Покемон остался под столом в одиночестве, вернее в компании с босоножками Мистерии, стилизованными под восточные туфельки с загнутыми носами и богатым золотым шитьем. Кабинет был заперт покинувшими его дамами. Покидать укрытие смысла не имело. Оставалось ждать. Ждать своей судьбы...

Часть VI

Из дневника Покемона

Под столом я просидел час, пока не понял, что они так быстро не вернутся. Скорее всего, сегодня не вернутся вообще. По всей видимости, они сейчас выясняют отношения и под лимонный чай этот процесс не пошел. Вероятно, они отправились в какой-нибудь ближайший кабак и там будут решать мою судьбу. Каковую мне предстоит принять смиренно и с благодарностью.

А интересно, что они сейчас говорят обо мне?

Присцилла, конечно, расскажет все. И столько же насочиняет лишнего. Как она мне выболтала все секреты их взаимоотношений с моей госпожой, так она же предаст и меня. Ох, женщины... Хотя что – женщины! А мы что, не такие же? Что, не клянемся каждой новой юбке, что она у нас единственная и неповторимая, а все прочие – так, фуфло, ерунда... Им это приятно слышать, да и нам так же...

Стоп! Эта раба двух господ сейчас не просто треплется, она уничтожает меня в глазах Мистерии! В глазах моей госпожи! Моей повелительницы! Странно, насколько мне приятно стало произносить и писать эти слова: «Моя Повелительница», «Моя Госпожа»!

Неужели я стал рабом за какой-то месяц??? Рабом женщины, которую раньше не знал и с которой ни разу даже не трахнулся? Боже, как кощунственно звучат эти слова!!! Трахнуться с повелительницей... Бред! Сама мысль о служении ей доставляет столько удовольствия, что ни о чем другом просто не думается. Служить, ублажать, повиноваться ее самым безрассудным повелениям и самым нескромным желаниям – вот кайф, каково не дано никому из смертных, и что? Теперь меня могут лишить всего этого?

Там сейчас эта стерва Присцилла нашептывает моей королеве, что я негодяй, что меня надо забыть и вообще...

И ничего нельзя поделать! Мистерия не даром заперла меня здесь. Значит, должен сидеть и ждать. Ждать своей судьбы...

Прошмонав маленький холодильник, стоявший здесь же, в кабинете главредакторши, я коварно-наглым образом похитил банку пива и, покончив с ней, заснул на кожаном диване. Я был уверен, что до вечера меня никто не потревожит, а вечером все равно придется покидать редакцию через окно. Второй этаж меня не беспокоил, я уже прикинул, что если выбраться на балкон, повиснуть на руках на карнизе, то можно прыгать на землю с минимальным риском.

Однако, пиво, сон и нервы активизировали мой организм соответствующим образом, и проснулся я от нестерпимого желания выйти. Был вечер, закат, тревожное для художника время. Я прислушивался к тишине за дверями, кажется, сотрудники редакции уже ушли. И вот когда я уже совсем намылился вылезать через окно, послышались знакомы до боли каблучки. И смех. Каблучки были, несомненно моей владычицы, а смех... Этот ехидный, наглый смех я столько раз слышал, когда наматывал широкий ремень на свою ладонь, прицеливаясь вмазать как следует по белой аристократической заднице Присциллы.

Они появились столь внезапно, что я толком и не успел спрятаться. Но этого не требовалось. Ясно было, что мадам Мистерия все рассказала своей рабыне-редакторше, так что они, входя в кабинет, весело смеялись, крича:

– Покемон, мерзавец, вылезай!

Что было дальше...

Вообще-то в дневниках принято говорить о себе как минимум уважительно, а желательно создавать для потомков образ, достойный подражания. Но я буду честен. Мне стыдно, но я буду.

Повторяю, я умирал от желания выйти вон, но меня поставили на колени посреди кабинета. Мне велели каяться. Я старался. Но получалось, видимо, плохо и Мистерия продолжала издеваться. Заявив, что пока не расскажу все о своей измене и подлом поведении,в туалет она меня не отпустит. Присцилла Карповна сидела с видом невинной свидетельницы чужого преступления, хотя это было наше общее преступление. Ее и моя измена.

– Ничего подобного, – заявила она хамски, – это он сам ко мне заявился и стал меня совращать своими глупостями!

Мистерия была настроена весело, она присела на край своего стола и с интересом наблюдала за нашим поединком за право принадлежать ей. За право быть у ее ног. За право быть ее невольником. Или невольницей. На что я и она были готовы.

– Ты порол ее? – интересовалась госпожа Мистерия.

– Да, – честно отвечал я.

– Зачем? Ты разве садист? Тебе нравится делать женщине больно?

– Нет, не нравится...

– Тогда почему ты это делал? – в глазах Мистерии появилась строгость.

– Она сама просила об этом.

Тут взорвалась Присцилла Карповна:

– Мразь, негодяй, подлец! Да я бы тебе не позволила даже прикоснуться ко мне!!!

– Посмотрите, пожалуйста, госпожа Мистерия, ее попу... – просто ответил я.

Дальше послышался просто нечленораздельный визг и шипение. Но попу показать пришлось. По приказу Мистерии. Ее нахалка не посмела ослушаться. На попе проступали вчерашние, уже потемневшие полосы от ремня, плетки и еще чего-то, чем я успел отходить беднягу. Мне было ее жаль, но, как говорят, в любви каждый за себя, и мне наплевать, что с ней будет. Мне важно сохранить к себе благорасположение моей хозяйки, а остальное – ерунда.

Мадам Мистерия внимательно осмотрела седалище редакторши и не стала скрывать своего удовольствия его видом. Потом она так хитро посмотрела на меня, на рыдающую в притворной истерике Карповну, и вдруг достала из ящика стола черную кожаную плеть, которую они, видимо, частенько использовали в своих интимных играх.

– Друзья мои, – сказала она совершенно спокойно и даже ласково, – А вам эта наша сцена ничего не напоминает?

Мы с Присциллой невольно переглянулись.

– Любовник, любовница, измена, прятанье за гардинами, в данном случае – под столом... Правда, гречанка вместо грека, но зато прекрасная гречанка... А? Ну же, напрягите свое воображение!

Присцилла польщенная определением «прекрасная гречанка» заулыбалась, подтвердив еще раз наигранность своих эмоций.

А у меня сердце екнуло. Я догадался, что будет дальше.

И моя дорогая повелительница тоже догадалась, что я догадался...

Она подошла к Присцилле и вручила ей плеть. И кивнула в мою сторону.

– У тебя есть шанс, – сказала она, спокойно улыбаясь. – Отомсти ему. Ведь он оскорбил и унизил тебя, не так ли?

Присцилла нагло кивнула и взяла плетку.

– Сними рубашку! – приказала мне ледяным тоном госпожа Мистерия. Мне стало страшно. Ведь эта обозленная, неудовлетворенная фурия сейчас отыграется на мне по полной программе... Но что было делать? Не подчиниться? Сбежать? Потеряв тем самым навсегда мою дорогую Мистерию?

Чувствуя, как по спине противно ползут мурашки, я обнажил торс и закрыл глаза... Я был готов терпеть. В тот момент я понял, что готов, в общем-то, на все ради нее.

Но то, что случилось, запомнилось мне на всю оставшуюся жизнь.

Меня, конечно, наказывали и до, и особенно после того вечера, но так меня никогда в жизни не пороли. Никогда! Ни до, ни после.

Сказать, что это был ужас – значит, ничего не сказать. Присцилла выложилась на совесть. Да, надо признать – она знала толк в этом деле. Видимо ее много раз секли и она научилась это делать так сказать по собственному опыту.

Уже после первых пяти-шести ударов я потерял всяческую гордость и стал, к стыду своему, кататься по полу с диким ревом и криками. Мистерия, наблюдая за моим скотским поведением, откровенно смеялась и даже хлопала в ладоши. Потом ей надоели мои вопли и она велела связать меня и заткнуть мне рот. Присцилла довольно ловко скрутила мне руки сзади, удавкой притянула меня к батарее отопления и уже по собственной инициативе стащила с меня брюки так, что я оказался перед двумя дамами с голой, пардон, задницей. И вот тут началось самое страшное.

Мистерия, не скрывая своего веселья, сняла с себя колготки и заставила мою палачиху заткнуть ими мне рот, что та и исполнила с большим воодушевлением. Немного передохнув, Присцилла поиграла  плетью перед моими глазами, присела рядом чтобы потрепать меня за ушком, как лошадку, и даже улыбнулась мне одной из своих дьявольских улыбочек.

И приступила к исполнению приказа нашей общей госпожи и повелительницы...

Кричать я уже не мог. Сначала я выл, из последних сил напрягая свои голосовые связки, но вскоре охрип и молча крутил головой туда-сюда, несколько раз шарахнувшись лбом об острое ребро батареи парового отопления. В глазах потемнело, но это была не боль по сравнению с тем, что разрывала мою спину и теперь еще попу...

Сколько это все продолжалось, я сказать не могу. Времени больше не было, была только боль. Боль пронзила мое существо и овладела мной настолько, что я почувствовал жуткий животный ужас оттого, что не смогу объяснить моим мучительницам, насколько все серьезно.

Когда сознание мое стало мутиться, я задергался так, что дамы, кажется, заволновались и прекратили пытку. Мне не хватало воздуха, грудь раздирал нервный кашель и казалось, что останавливается сердце.

Мне дали передохнуть, но по тому, что госпожа Мистерия не стала ни в коей мере облегчать мои страдания, я понял, что положение мое действительно плохо.

– Ты понял, за что тебя наказывают? – презрительно спросила она, усаживаясь передо мной в кресло.

Я кивнул и посмотрел в лицо Присциллы. Оно сияло. Я еще ни разу в жизни не видел такого откровенно жестокого выражения на лице женщины. Это было не просто упоение моими кошмарными страданиями, это был какой-то дикий восторг от самой возможности глумиться и беспредельничать. Действительно страшно бывает видеть человека, с которого сняты все нравственные и моральные запреты. А совести у этой.., как бы ее назвать покультурнее.., у этой ведьмы никогда не было.

Передышка была слишком короткой. Я видел перед собой лишь ноги моей хозяйки, эти любимые ножки, обутые в кокетливые туфельки как у восточной султанши, деспотичной и сладострастной одновременно...

Я любовался этими ножками, чувствуя во рту прекрасный вкус ее колготок. Я знал, что скорее всего не выдержу следующей порции ударов плетью, что потеряю сознание или умру от сердечного приступа, но что я смог бы сделать? Отвязаться – вряд ли. Удавка сдавила горло так, что я начал еще и задыхаться. Руки освободить тоже не представлялось возможным. Кричать я давно уже не мог, голос оказался сорванным.

И тут я заплакал. Слезы как-то сами собой потекли и принесли короткое, но светлое утешение. Мне показалось, что я маленький ребенок, что меня наказывает моя мамочка и, увидев глубину и искренность моего раскаянья, она меня обязательно пожалеет и освободит...

Но, увы... Мне предстояло пройти еще один круг этого ада. Жестокий кнут снова заплясал в руках Присциллы и моя спина загорелась огнем невыносимой боли. Я плакал, ревел даже, ни мало не стесняясь уже ни своих слез, ни своего жалкого положения и недостойного поведения. Я был готов буквально на все, лишь бы меня перестали пороть.

А удары все падали и падали на мои плечи, спину, попу и снова плечи, бока, связанные руки...

Удары выжигали из меня остатки человеческого достоинства, превращая в обезумевшее от страданий животное. Плеть прилипала к моей шкуре и казалось, что со спины давно содрано даже мясо и теперь обжигающие удары ложатся на кости и на обнаженные внутренности.

Что было дальше – не помню. Видимо мое состояние действительно приблизилось к критическому, потому, что внезапно все кончилось. Меня отвязали и я тут же повалился к ногам Мистерии.

Еще одна неприятность случилась со мной. Я описался... Не помню как это произошло, но было очень стыдно, и меня очень удивило, когда я плелся в туалет приводить себя в порядок, что я еще способен испытывать нечто, похожее на стыд.

Умываясь под холодной водой, я вдруг вспомнил аналогичную сцену у Захер Мазоха. Когда Северин рассуждает о том, что жестокая порка «вылечила» его от его странных фантазий и пристрастий. Эх, Северин! Да тебе, дурашке, просто повезло с экзекутором! Твой грек, видать, был гуманистом. Тебе б попасть в лапки мадам Присциллы Карповны, посмотрел бы я на тебя! Излечился бы ты, как же! Да из тебя вышибли бы не то что все твои увлечения, тебя б навеки превратили бы в тварь дрожащую перед любой юбкой! Эх...

Описывать, что было дальше, не могу. Но таков приказ. И я останусь честен.

Когда мне снова связали руки, я, кажется, заплакал как дитя и попросил меня больше не бить, потому что я умру от этой боли. И меня не стали пороть. Меня пощадили.

Госпожа Мистерия достала откуда-то большой искусственный член и отдала его моей недавней мучительнице. Та долго прилаживала его себе на поясе, а потом подошла ко мне сзади и рывком сняла с меня брюки...

Холодная головка резинового члена уперлась мне в анус. От стыда я зажмурился и прикусил до крови губу. Но тут моя госпожа Мистерия со смехом остановила Присциллу. Она посчитала, что трахать меня на сухую не гуманно. Достали какой-то крем, обильно смазали мне очко и головку этого варварского орудия лишения мужчин самой мужской сущности и продолжили...

Когда Присцилла вводила мне эту штуку в зад, я снова обрел голос. Невероятно, но это так! Я заорал и сам испугался своего крика. Если бы кто-то в это время еще оставался бы в помещении редакции, то наверняка меня бы спас подоспевший наряд милиции. Потому что любой, услышавший бы этот вопль, наверняка решил бы, что человека убивают самым страшным способом. А это всего лишь была дефлорация! Прощание с девственностью!

Увы...

Да, это жутко и стыдно. Когда тебя, простите за выражение, ебут, ломая твою целку, разрывая тебе задницу, а ты и не пытаешься сопротивляться потому, что только что тебя так избили, что ты готов подставлять жопу подо что угодно, лишь бы больше не повторился этот ужас с хлыстом...

Это очень стыдно. И очень больно, но я был доволен, что меня, скорее всего, сегодня уже больше не будут пороть, а что до того, что будут ебать... Да пусть! Пусть ебут, лишь бы так жутко не секли!

Вот до чего, господин Северин, можно довести человека с помощью одной-единственной плетки и горячего женского садистского вожделения!

А ведь для них это была всего лишь любовная прелюдия! Они – две похотливые, сладострастные дамы откровенно наслаждались тем, что со мной делали в этот вечер! Они возбуждались от этого! Они текли и кончали от моих криков. А потом на огромном кожаном диване Присцилла Карповна вылизывала языком все интимные места моей хозяйке и благодарила за то, что не она оказалась под хлыстом! Вот ведь до чего может дойти человеческая подлость и наглость!

Она благодарила за доставленное ей удовольствие! А я валялся с разорванным задом, с исхлестанной в кровь спиной, с попой, превращенной в сплошной кровоподтек, валялся на полу и плакал в бессильном восторге от того, что теперь я исхлестанная шлюха, опущенная по всем правилам уголовного мира, превращенная в личного пидора... В подстилку. В блядь.

Это была ночь оргий. Этой ночью госпожа Мистерия захотела научить меня всему. Всему! Этой ночью я научился пить и не морщиться, когда грузная дамочка писает мне в лицо и нельзя ни в коем случае уронить на ковер хоть капельку. Я научился вылизывать ее жирные потные подошвы и улыбаться при этом. Я научился жрать с пола как собака. Я смог подлизывать их попки после того, как они сходили в туалет...

Я многому научился. Я многое постиг в эту ночь.

Эта была ночь оргий.

Часть VII

Как-то незаметно наступила весна.

В моей жизни все изменилось. Теперь я больше не бегаю по редакционным заданиям и прессухам как простой репортер. Я теперь сижу в приемной госпожи главного редактора и распределяю задания. Ко мне теперь не входят без стука.

Половину редакции я уволила. Остальные делают все, что я захочу. Сбылись мои самые смелые мечты. Теперь все женское население редакции наедине со мной, когда никто не видит, целует мне руки. Кто отказался, предпочли искать другое место работы. Остальным мы стали платить вдвое больше, и они счастливы. А мужчины целуют туфельку. Все без исключения. Это ритуал, исполняемый неукоснительно. И когда я вхожу в любое помещение редакции, будь то комната отдыха или бар, все встают.

Это приятно. Даже когда настроение паршивое, все равно это радует. Греет душу.

Покемона я приняла на работу в журнал в качестве художника. Да я теперь принимаю, увольняю, начисляю всем зарплату, и все они кормятся у меня с руки. Так что все они ручные. Как морские свинки. Или хомячки.

А Присцилла Карповна осталась представительским символом. Как английская королева. У ней берут интервью, она разъезжает по тусовкам и все думают, что она такая важная. Но каждый день, ближе к обеду, я вхожу в ее кабинет, запираю дверь, и она вжимается в свое кресло как нашкодившая собачонка.

В эти минуты я могу делать с ней все, что захочу. Могу задрать юбку и заставить целовать мне попу раз пятьдесят! Могу просто так дать по морде. Если увижу хоть капельку недовольства на ее физиономии, могу плюнуть в нее, и она не посмеет даже утереться! В своих глумлениях я стараюсь никогда не повторяться. Вчера, например, я улеглась поперек ее стола, закинула руки и велела вылизать мне подмышки. И она лизала! Да так, что я едва не кончила от этого!

А сегодня, сейчас я допишу это послесловие и у нее в кабинете, прям за ее рабочим столом я пописаю ей в рот и она давясь и захлебываясь будет пить мою влагу выпучив свои красные от навернувшихся слез глаза.

Мне ее не жаль. Она терпит свое наказание, сама знает, за что. За то, что попыталась дерзнуть соревноваться со мной. И проиграла. Горе побежденным. Присцилла это знает.

Впрочем, ее наказание не в этом. Мои издевки она воспринимает легко. Самое страшное для нее каждый день видеть здесь Покемона. Почти каждый день, когда мне бывает угодно подвергнуть ее моральной экзекуции, я вызываю моего придворного мазилу и запираюсь с ним в кабинете часа на два-три. А Присциллу выставляю погулять. Она, чтоб сохранить реноме перед коллективом редакции, уезжает куда-нибудь на своем «Лексусе», но я-то знаю, как она бесится в эти часы! Каким диким огнем ревности горят ее груди и жжет там, в паху...

Я вижу ее потухший взгляд, когда она возвращается, а мы с Покемошей сидим и как ни в чем не бывало, пьем чай. О, слышу в этот момент ее мысли! Дорого она б дала, чтоб разорвать в этот миг ненавистного ей художника. И так будет каждый день, и она это знает...

А Покемон, подлец, в такие моменты нагло так ухмыляется и отводит глазки.

Впрочем, и ему уготован его ад. Когда мне хочется помучить это распустившегося павлина, я ложусь с моей редакторшей в постель, а его заставляю прислуживать нам. Он ненавидит Присциллу, она платит ему тем же, и в такие моменты она отрывается на нем по полной программе, с самой лютой ненавистью, на которую только способна иссушенная ревностью стареющая лесбиянка-мазохистка.

Мы с ней нежимся в неге и истоме, а бедняга Покемон вынужден подолгу чесать нам пятки, причем Присцилла непременно требует, чтобы ей он это делал языком и зубами! Я не возражаю, мне-то что...

Да, совсем забыла! В ЦДХ прошла вторая выставка картин Покемона Кондратьевича Пикачуева. Наш журнал писал об этом мероприятии. Я сама выставки не видела, но коллеги из отдела культуры рассказывали, что четыре полотна им особенно запомнились. «Юдифь» – почти как у Джорджоне. Только Олоферн у нашего Покемончика изображен еще живым, хотя и пораженным мечом Юдифи. Он распростерт у ног юной и прекрасной воительницы, с любовью взирает на нее снизу, а она, коварная готовится отсечь ему главу его бедовую и при этом плотоядно на него поглядывает.

Еще пересказали мне сюжетец некой «Клеопатры», восходящей на трон в окружении римских легионов и сонмища египетского народа. Восходит она, как утверждали наши культурологи, по головам и спинам мускулистых мужчин, восхищенно расстелившихся перед нею своеобразным живым ковром. Говорят также, что у самого трона, на коленях стоит сам Юлий Цезарь с подушечкой для ног Божественной Царицы Египта, готовый услужливо эту подушечку куда надо подложить. Эта картина почему-то в кавычках названа автопортретом. Опять же по утверждению бывших на вернисаже фотокоров, Цезарь один в один наш Покемоша...

А еще, говорят, там висела фантазия на тему «Самсон и Далила», причем Самсон, закованный в тяжелые цепи и кандалы, не какую-то там мельницу крутил, а живописал картины и иконы, а в качестве натурщицы ему была явлена Далила, вся в роскошных одеяниях, гордая и прекрасная.

Ну, и конечно, центральный сюжет – «Венера в мехах». Огромная, да не та, что прежде экспонировалась. Новая. Там, рассказывают, легкая, воздушная, неземная Венера снисходит с Олимпа, кутаясь в легчайшую песцовую накидку. А под ногами богини распростерт пораженный ее красотой юный художник, растерявший свои кисти и краски при виде такой невероятной лучезарной красоты. И Венера, мило улыбаясь ему, ступает босыми, озябшими ножками на горячую, волосатую грудь художника.

Говорят, что на всех вышеозначенных картинах, женские персонажи списаны с меня.

Не знаю, не видела. Хотя «Венеру» надо бы повесить здесь, в приемной главного редактора. Чтоб все видели.

Благодарности, пожелания, вопросы, критика – на [email protected]