— Да…, ох.

— Что такое?

— Вспомнила про сонм своих мелких грешков.

— Ну об этом Вы Папочке расскажете, позже. Спокойной ночи.

В зазеркалье становится тихо. Мы ждём,когда она расскажет. За окном смешками обмениваются маленькие феи – подстрекательницы и искусительницы. Буйная зелень рвется в глаза, когда выглядываешь за створки. Вера причесала внутреннего нарцисса заранее – с боязнью не понравиться, с надеждой, что угадает – бродит от угла письменного стола к окну и обратно.

Один его широкий шаг равен трем ее мелким.

Вера в коротких синих шортиках и белой футболке, она так не одевалась с 14 лет. Футболка по идее должна быть в пятнах от черешни, но добавлять красные пятна уже на тело она не намерена – неаккуратность Папочка считает восьмым смертным грехом – поэтому просто забыла погладить, какая разница.

В такие минуты Вера без привычных въевшихся в ее глаза лихости и задора понимает, что, кажется, не хочет порки. Она мечтала о шлепках- три недели назад; выгибалась в утренней полудрёме на кровати, подставляясь в сонном мороке под ремень и ротанг, — две; а с неделю перестала хотеть. Неделю назад все, что хотела от злости и одиночества, — отвесить ему пощёчину.

— Я никогда никого не хотела ударить так сильно, — говорила она в слезах в алкогольном трипе – подругам, коллегам-нижним в клубе по чуть иным интересам и терапевту. — Верите? Я своих нижних не хотела так ударить. Дело не в трусости. Даже если он подставит щёку, я опущу ладонь.

Сейчас прошла неделя и половина жизни.

Вере 14.

На Вере шортики и короткая майка, оголяющая живот.

Вера ждёт Папочку из ванной, в ванной шумит вода.

Главный онтологический вопрос на данный момент – розги или щётка для волос?

Когда Папочка выходит, Вера в очередной раз поражается тому, как меняется выражение его глаз и лица – глаза строгие, но ласковые, а лицо сосредоточенное, но мягкое, без колкости, у него тот же твердый подбородок, те же выразительне скулы – но он другой, он другой, Вера любит его в эти маленькие интимные моменты и только за них так, что трясется от стыда за свои прошлонедельные мысли. Когда он выходит, у него нет в руке прутьев, и оно, в общем, хуже.

Потому что от близости, сопровождающую щётку, Вера начинает визжать сразу без предупреждения.

Невозможно спокойно терпеть не абстракцию на расстоянии ременной петли, а настоящего живого человека, на чьих коленях ты лежишь.

Но пока все тихо. Пока феи за окном ржут, подсказывая Вере путь в квесте «кто кого психологически размажет». Она сидит на столе, болтая ногами, во рту чупа-чупс – дышит зеленым яблоком, «подростковыми» конфетными духами, свежестью; кошаком поворачивает голову вслед папочкиным движениям.

Он молчит. Не допрашивает, не читает нотации, не подталкивает Веру к нужным решениям.

У нее на загривке встают крохотные волоски, и жутко начинают чесаться царапины – от падения с квадроцикла. Нет, стоп, какой квадрик, ей 14, значит, велосипед.

Вера очень хочется почесать царапины, спросить Папочку, почему он так молчалив, перестать выгибаться, перестать быть взрослой.

— Сама будешь рассказывать? — он садится сразу на кровать.

Она мотает головой. В глазах горячо и мокро.

...Тебе надо сразу взять меня за ухо, толкнуть в угол, «руки за голову», оголить, пока ты готовишься.

Тебе надо не доводить меня до состояния, когда я хочу тебя ударить. У меня дрожала ладонь. В меня в том клубе были влюблены даже те нижние, кто вообще Верхний. А я не могла их видеть. Я думала только о том, как ударить тебя. Не доказать, не лечить, не поставить на колени – глупые, доминантские замашки. Но ударить.

Тебе надо понять, кого ты вырастил. Не двигайся только, я почти решилась...

Вера молчит, перекатывает языком леденец из одного края рта в другой. Облизывает припухшие губы, давит на сексуальность. Это очень просто – когда тебе по жизни четырнадцать.

И ты виснешь на мальчиках, не потому что хочешь их, а потому что их можно целовать в отличие от Папочки, и они в ответ будут целовать неприятно, но терпимо. Их можно обнимать, забираться к ним на колени, чувствовать тепло. Их жадные прикосновения переживаемы ради тепла. Суррогатного – настоящее накрывает от папочкиных объятий.

Когда ты куришь, потому что так красиво ведут себя зрелые дамы, у дам цепкие затягивающие в себя зрачки, дамы глубоко несчастны. А ещё после единственной даже сигареты Папочка выдерет так, что неделю будешь спать на животе, не смея смазать синяки из-за его запрета. И ещё неделю можно будет питаться воспоминаниями о том, каким неумолимым он бывает.

Когда пробуешь алкоголь, и совсем тайно травку – совсем чуть-чуть, прихода не случается – приход от стыдной позы, когда он сжимает твою голову коленями во время порки ремнем, от боли, потому что коленями опираешься на горох, от унижения с вставленным имбирём, такой, что любителям косяков не снилось.

Это очень просто – не хотеть, бояться порки, когда тебе 14 по жизни.

— Рассказывай, — повторяет Папочка тихо, но в глазах у него плавится лед.

Вера делает три шага вперёд.

Встаёт между его ног, даже так она лишь вровень с ним.

Закатывает глаза, пожимает плечами, облизывает губы, ведёт себя как человек, которому абсолютно наплевательски плевать.

— Я хотела тебя ударить.

— Неужели?

— Вот так.

Она поднимает ладонь, он не отворачивается.

И зазеркалье рушится, когда она дотрагивается губами до его щеки, в лёгкой щетине – знакомой, близкой, папочкиной, в мире просыпаются звуки, феи едва успевают сбежать от газонокосильщика, Вера через секунду оказывается поперек папочкиных колен, впереди у них часы раскаяния (ее) и нежности (его), сонмы грешков яркими пятнами лепятся на стене – отражаясь от горящей всеми оттенками алого – кожи.

Вера кричит от того,что, оказывается, она – настоящая, что Папочка не абстракция, а вполне себе живой, осязаемый (особенно с щёткой и ремнем), полон сил для ее воспитания.

Выплакивает магическую формулу «не буду, не буду, не буду».

Вертится как на горячей сковородке, сначала порки, а потом – некомфорта, успела забыть, насколько она всё-таки узкая и тесная для Папочки, лежит как урчащий котенок головой на его бедре, наблюдая, как льдинки собираются в его глазах от радужки к зрачку, сковывая "Папочку" льдом.

— Спокойной ночи.