Мне все кажется — это игра какая то, сон. Ну не может же все это происходить на самом деле? Тем более, со мной…

Сегодня в топике у Кавай обсуждали книги. Мне атмосфера здесь напоминает мое любимое произведение Ремарка — «Триумфальная арка».

Отель на окраине, который скорее не отель, а меблированные комнаты, общая кухня, где встречаешься с соседями, такими же мигрантами из России. Хозяйка, которая пытается наебать с оплатой. Вечные эмигрантские проблемы — жилье, работа и тд. Формирующаяся русская диаспора, где давно живущие здесь отчаянно пытаются заработать на вновь прибывших. И полное непонимание, что делать дальше. В книге ГГ очень повезло — у него была профессия.

Нам всем очень страшно. Все напуганы, и этот страх заставляет терять рассудок — а иногда — и просто человеческий облик. И кажется, что больше уже ни осталось ничего, за что можно удержаться, что может дать надежду. Главное в этой ситуации — это не трезветь, не выходить из состояния анабиоза, потому что тогда точно можно сойти с ума.

А это — моя любимая цитата из этой книги:

«…Вот я иду, подумал Равик, один среди тысяч таких же. Я медленно бреду мимо этих витрин, полных сверкающей мишуры и драгоценностей. Я засунул руки в карманы и иду, и кто ни посмотрит на меня, тот скажет, что я просто вышел на обычную вечернюю прогулку. Но кровь во мне кипит, в серых и белых извилинах студенистой массы, именуемой мозгом, — ее всего-то с две пригоршни, — бушует незримая битва, и вот вдруг — реальное становится нереальным, а нереальное — реальным. Меня толкают локтями и плечами, я чувствую на себе чужие взгляды, слышу гудки автомобилей, голоса, слышу, как бурлит вокруг меня обыденная, налаженная жизнь, я в центре этого водоворота — и все же более далек от него, чем луна… Я на неведомой планете, где нет ни логики, ни неопровержимых фактов, и какой-то голос во мне без устали выкрикивает одно и то же имя. Я знаю, что дело не в имени, но голос все кричит и кричит, и ответом ему молчание… Так было всегда. В этом молчании заглохло множество криков, и ни на один не последовало ответа. Но крик не смолкает. Это ночной крик любви и смерти, крик исступленности и изнемогающего сознания, крик джунглей и пустыни. Пусть я знаю тысячу ответов, но не знаю единственного, который мне нужен, и не узнаю никогда, ибо он вне меня и мне его не добиться…

Любовь! Что только не прикрывается ее именем! Тут и влечение к сладостно нежному телу, и величайшее смятение духа; простое желание иметь семью; потрясение, испытываемое при вести о чьей-то смерти; исступленная похоть и единоборство Иакова с ангелом. Вот я иду, — думал Равик, мне уже за сорок, я многому учился и переучивался, падал под ударами и поднимался вновь. Я умудрен опытом и знаниями, пропущенными сквозь фильтр многих лет, я стал более закаленным, более скептичным, более невозмутимым… Я не хотел любви и не верил в нее, я не думал, что она снова придет… Но она пришла, и весь мой опыт оказался бесполезным, а знание только причиняет боль. Да и что горит лучше на костре чувства, чем сухой цинизм — это топливо, заготовленное в роковые тяжелые годы?

Он шел и шел, и ночь была звонка и просторна; он шел, не разбирая дороги, все дальше и дальше, и время перестало для него существовать…»(с)