В детстве меня очень интересовала проблема телесных наказаний, причем проявился этот интерес задолго до того, как я испытал это на собственной шкуре. Родители меня не пороли. Но в шестом классе у моих родителей по служебной необходимости возникла надобность переехать в другой город, ну и так как менять школу я не захотел, то решено было отдать меня на воспитание моей тетке по материнской линии. Тетка была человеком старой морали и старого воспитания, поэтому после первого же проступка основательно меня выпорола. И хоть после этого я старался не получить больше таких уроков, однако всегда находилась причина. Порола она меня, как правило, по субботам или по воскресеньям, реже — сразу после проступка, но сидеть потом было затруднительно еще несколько дней, а иногда и того дольше.

Ремень, как это бывает у некоторых, никогда не висел на стене в качестве постоянного назидания, а ведь достать его было делом не таким уж долгим, и всякий раз перед очередной экзекуцией, слыша скрип открываемой дверцы шкафа, я испытывал все те же чувства и переживания, что и перед первой в своей жизни настоящей поркой. Иногда после порки мне приходилось стоять в углу со спущенными штанами, и только после просьбы о прощении и обещании исправиться я мог считать себя свободным от вины. При этом тетка вовсе не была деспотом — наказание всегда соответствовало тяжести проступка, а иногда, если находились соответствующие причины, он прощался вовсе. Она прекрасно знала, какие предметы даются мне легко, а с какими я не справляюсь вовсе, и почти никогда не наказывала меня за двойки по физике, алгебре и химии, но бывало, что порола даже за тройки по таким предметам, как литература и история.

Однажды мы с группой учеников нарочно сорвали контрольную по географии, за что получили приглашение для родителей в школу. Уже лежа с голой попой на диване, буквально в последнюю секунду перед поркой я сумел убедить тетку, что не мог поступить иначе, так как это поставило бы меня в неудобное положение перед ребятами, и тетка, поняв ситуацию, готова была отменить наказание, но тут вмешалась сестра и заявила, что ее за подобные подвиги всегда наказывали, и такое великодушие ко мне было бы несправедливым по отношению к ней. Я уже успел подняться и натянуть обратно штаны, радуясь и полагая, что счастливо отделался, но тут тетка согласилась с тем, что это было бы действительно несправедливо, и я вновь получил указание занять соответствующее наказанию положение. Помню, что мне это показалось жестоким и обидным, и в качестве мести я испортил сестре тюбики с помадой, а заодно и еще какую-то бижутерию, за что был дополнительно порот уже безо всяких смягчающих обстоятельств.

Порка была для тетки всего лишь средством родительского воспитания, и ей и в голову не могло прийти, что кто-то может получать от этого эмоциональное, а то и физиологическое удовольствие, но тем не менее порола она меня до семнадцати лет, чем дальше, тем реже, и если я, бывало, и возмущался по этому поводу, то это было больше для порядка, так сказать, для видимости. На самом же деле в глубине души мне вовсе не хотелось, чтобы это когда-нибудь прекратилось. Бывало, что после долгого перерыва я осторожно, чтобы это выглядело как можно более натурально, дабы не вызвать подозрений, провоцировал наказание сам.

С возрастом процедуры порки, естественно, прекратились, я все чаще и чаще испытывал сожаление по этому поводу, но повернуть время вспять, увы, не мог. Я считал свое желание чем-то противоестественным, и только благодаря своему знакомству с газетой «Крутой мэн» узнал, что вовсе не одинок в своей проблеме. Опять же благодаря газете «Крутой мэн» мне удалось свести знакомство с настоящей Госпожой, о которой прежде я не мог и мечтать.

После непродолжительной переписки, в ходе которой я откровенно признался ей, что у меня довольно строптивый характер, а она ответила, что розги и предназначены именно для исправления этого недостатка, состоялась наша встреча. Госпожой оказалась весьма привлекательная, очень строгая и властная женщина лет сорока, у которой был свой крупный бизнес и роскошный двухэтажный особняк в Москве. У нее в услужении уже имелся один раб, а вернее, рабыня — мужчина тридцати трех лет, исполнявший роль женщины и откликавшийся на имя Светлана. Мне тоже пришлось исполнять женскую роль и называться Ольгой. Вся наша домашняя одежда состояла из чулок и передников, прикрывающих мужское достоинство — более ничего не полагалось. В нормальную одежду мы облачались только когда выходили из дома.

Вообще-то мы занимались кое-какой домашней работой, но это было так, для порядка имелась приходящая домашняя прислуги — натуральная женщина, изредка подвергавшаяся телесным наказаниям. В наши же непосредственные обязанности входило исполнять все прихоти Госпожи и подставлять свои анусы под ее фаллоимитатор. Госпожа не скрывала, что в жизни у нее не все хорошо складывалось с мужчинами, и теперь они нужны ей только для унижений. Однако, не являясь законченной садисткой, она не стала раздирать мне анус без предварительной подготовки, но по ее приказу женщина-домработница разрабатывала мое отверстие с помощью специального приспособления: комплекта маленьких треугольных трубок разного диаметра, так называемого расширителя ануса, которое сейчас очень трудно найти в аптеке. Процедура, скажу вам, очень унизительная и неприятная, но зато когда Госпожа впервые вправила в меня свой искусственный член, я, признаюсь, испытал истинное удовольствие. За невинный проступок она могла просто отхлестать ладонью по щекам, за более серьезный следовало наказание розгами. Происходило это так.

В доме была специально оборудованная комната для наказаний. Там имелась скамья для порки с крепежными приспособлениями, блоки для подвешивания и тому подобные аксессуары, а также целая коллекция розог, ремней и плетей. Наказание производилось каждую субботу и могло иметь как воспитательный (за конкретные проступки), так и профилактический (в случае отсутствия проступков) характер. Сначала мы становились перед Госпожой на колени, и она объясняла нам, за что мы сейчас будем наказаны, затем наказуемый ложился на скамью, благо спускать штаны за отсутствием оных не было необходимости, Госпожа прочно закрепляла его и начинала пороть, причем сам же наказуемый и должен был считать удары. Любимое число Госпожи было двадцать пять, но это могло быть как уменьшено, так и увеличено в зависимости от степени вины, а количество используемых розг колебалось от одной до четырех. Если наказуемый сбивался со счета, то количество ударов несколько прибавлялось. Признаюсь, я ни разу не смог досчитать до конца, и почти всякий раз получал вполне заслуженную прибавку. Впоследствии Госпожа все-таки освободила меня от необходимости считать удары.

Для пущей гибкости розги предварительно вымачивались в соленой воде, а иногда обрабатывались по старинному рецепту: сначала вываливались в муке, а затем обжигались на огне, и удары от них были очень обжигающими, хлесткими и болезненными. Если случалось так, что розги рассекали кожу до крови, то Госпожа могла просто полить исполосованное место соленой водой. Делалось это, как объясняла она сама, для дезинфекции, потому что в соленой воде погибают все микробы, но боль от этого была просто адская. До сих пор помню свои страх и смятение, когда я первый раз оказался перед необходимостью лечь на лавку. Я видел, как розги гуляют по светкиному заду, оставляя на нем распухающие полоски, и впервые узнал, что такое ватные ноги и дрожь в коленях. Не было никаких сомнений, что порка ремнем не идет ни в какое сравнений с поркой профессионально подготовленными розгами. Не верьте тем, кто утверждает, что первые удары практически неощутимы — такую чушь могут написать только те, кто отродясь не лежал ни под ремнем, ни под розгой. Первые удары — они-то как раз и есть самые ощутимые, только потом, да и то лишь имея определенную привычку, к ним можно притерпеться, но вообще-то это невозможно в принципе. От первого же удара у меня потемнело в глазах, а в мозгу словно вспыхнула яркая молния. Затем последовал второй, третий, четвертый... Боль шла по нарастающей, и не было от нее не было никакого спасения. Молнии полыхали одна за другой и рассыпались на миллионы ярких сверкающих искр, попа горела огнем и с каждым ударом разгоралась все сильнее и сильнее. Я уже не воспринимал отдельных ударов, все они сливались в единый поток, и было такое ощущение, что внутри у меня просто кипит раскаленная лава. Казалось, что тело мое разрывают на части, и я заходился в собственном крике, а потому мне, естественно, было не до счета. Я не заметил положенной добавки, более того, я не заметил конца экзекуции, а когда все-таки понял, что все закончилось, то не встал и даже не слез, а буквально сполз со скамьи, а мне еще нужно было поцеловать розги и руку Госпожи и поблагодарить ее за науку.

Однако Госпожа считала, что порка раз в неделю — это мало, а потому никогда не упускала случая, придравшись к чему-нибудь, выпороть провинившегося и посредине недели. И мы очень старались, чтобы этого не произошло. Как-то одно время летом еженедельная порка розгами была заменена на ежедневное (по три раза в день, как минимум) сечение крапивой, но продолжалось это недолго. Если Госпоже случалось куда-нибудь уехать на продолжительный срок, скажем, например, по делам своего бизнеса или на отдых, то никаких наказаний в ее отсутствие, разумеется, не было, но потом все недополученные удары возмещались сполна. Иногда, чтобы усилить эффективность наказания, Госпожа наносила удары не поперек, то есть по двум ягодицам сразу, а вдоль, то есть сначала по одной, а потом по другой половинке. В таком случае, хоть на каждую половинку и приходилось по двадцать пять ударов, но в общей сложности, так как их количество удваивалось, их получаюсь пятьдесят. Бывало, что после экзекуции Госпожа посылала нас куда-то с каким-либо поручением, так что нам приходилось по дому ходить пешком или ездить в общественном транспорте, а так как для этого, понятное дело, нам нужно было одевать трусы со штанами, то боль, несколько притихавшая после окончания процедуры, от постепенного натирания материей начинала полыхать с новой силой. По праздникам в доме Госпожи часто собирались ее друзья и знакомые, с которыми она устраивала шумные вечеринки, где все было пропитано духом разврата и садомазохизму. А мне со Светкой приходилось их обслуживать. При этом разогретые спиртным дамы запросто могли оттрахать любого из нас в задницу, понятное дело, что не без некоторых искусственных приспособлений. Впрочем, сделать это могли и мужчины, но это уже со Светкой, так как право никоим образом нe совокупляться с мужчинами я себе выторговал заранее.

В общем, все происходящее мне нравилось, и я был бы просто счастлив, если бы это могло продолжаться до сегодняшнего дня. Но так не случилось, и виноват в этом в какой-то степени я сам. Как и всякому сексуально-полноценному мужчине, мне для удовлетворения требовалась возможность регулярных отношений с женщинами. Оба мы со Светкой не сидели на привязи и имели возможность свободно выходить из дома. Но согласитесь, что молодому человеку с постоянно исполосованной розгами задницей весьма затруднительно найти себе партнершу на стороне. Приводилось искать в резко ограниченных пределах. Идеальным вариантом был бы секс с Госпожой, но она считала это совершенно неприемлемым и с самого начала ясно дала мне понять, что мой член никогда не окажется у нее внутри.

Но все же, по-человечески понимая необходимость решения проблемы с моей мужской потребностью, она поступала следующим образом: иногда она просто сдавала меня в аренду какой-нибудь из своих подруг на ночь, и от меня требовалось в обязательном порядке удовлетворить эту женщину, и не дай бог, если она останется недовольна. В большинстве случаев там, правда, происходил обратный процесс, то есть не я имел женщину, а она насиловала меня, а иной раз, собравшись вместе, по несколько сразу. Но и это было неплохим выходом из положения. Не скажу, что мне нравилась каждая из этих женщин, но тут уж меня никто не спрашивал.

Иногда мне удавалось вступить в сексуальный контакт с женщинами из обслуживающего персонала — личной шофершей Госпожи или приходящей домработницей, причем с последней я особенно не церемонился — несколько раз просто брал ее силой. Однажды она пожаловалась Госпоже, и я был за это порот. Бывало, что сама Госпожа ставила меня раком на стол и начинала сжимать в своей ладони мое возбужденное мужское достоинство. При этом я дико орал, потому что не только удовольствие, но и напряжение и мука от этого просто ужасные. Кто не пробовал, тот не знает.

Все это было хорошо, но мне этого было мало. Дело в том, что я был проста влюблен в свою Госпожу. Влюблен не просто как раб в свою Госпожу, хотя и не без этого, влюблен как мужчина в женщину. К чувству строптивого рабского эгоизма — мол, ты моя Госпожа, ты меня можешь унижать, пороть розгами и трахать в задницу, а я имею тебя как женщину и тем самым все равно выше тебя — примешивалось чувство глубокой, искренней любви. Несмотря на свои сорок с лишним лет Госпожа была красивой, стройной и очень женственной дамой, так что если бы она не была моей Госпожой, все равно такая женщина могла бы заинтересовать меня сама по себе, просто как мужчину. У нее было прекрасное холеное тело, которое вовсе не являлось недоступным для нашего обозрения — я видел его, когда она, приспустив белые брюки и прицепив искусственный член, трахала в попу Светку. Я видел ее полностью обнаженной и даже ощущал нежный аромат ее кожи, когда, выполняя обязанности рабыни, помогал ей переодеваться после возвращения с работы или по утрам, подавая ей нужную одежду. Да, она все это делала открыто, да и что ей было стесняться — ведь мы исполняли при ней роли женщин. Я помогал ей принимать ванну и тер мочалкой ей спину, но при этом не смел прикоснуться к ней руками — это было категорически запрещено. Но я хотел, хотел ее как женщину, хотел до боли и спазмов внизу живота, до потемнения в глазах и чуть ли не до потери сознания. Я не мог удержаться, намекал, а потом и открытым текстом говорил ей об этом, убеждая, что нет в этом ничего странного, и что если она снизойдет до такого блага, то моя преданность и любовь к ней возрастут в геометрической пропорции, и всякий раз бывал здорово наказан за это.

Госпожа порола меня розгами, а то и многохвостой плетью, и задавала один и тот же вопрос:

— Ну как, ты все еще хочешь меня?

А я, отчаянно дергаясь попой от боли, надрывно кричал:

— Да!.. Да!.. Да!..

— Не передумал? — спрашивала меня Госпожа, охаживая меня плетью.

— Нет!.. Нет!.. Нет!.. — отвечал я.

Я ясно видел: это производило на нее определенное впечатление, соответственно, ей было приятно как женщине, что какой-то раб обрекает себя на такие муки из-за любви к ней. И читал в ее глазах нечто вроде вожделения, смешанного с недоразумением — судя по всему, ориентируясь на свой предыдущий отрицательный опыт с мужчинами, она не ожидала ничего подобного. Но, похоже, ее платоническая ненависть вкупе с презрением к мужчинам, а также традиционные предрассудки насчет того, что Госпожа не должна соединяться с рабом, оказывались сильнее, и она по-прежнему не желала мне уступать. А я так страстно любил ее. И все-таки добился своего.

Однажды в ванной, помогая ей освободиться от одежды, я, не в силах совладать с собой, стал откровенно ласкать руками ее дивное стройное тело. Она возмутилась и попыталась оттолкнуть меня, но я крепко прижал ее к себе и поцеловал в губы. Она прилагала все усилия, чтобы вырваться, но я, не выпуская ее из объятий, стал покрывать поцелуями ее тело, постепенно опускаясь от ее грудей к низу живота. Она безуспешно сопротивлялась и даже пробовала звать на помощь, но в доме кроме нас никого не было. Да даже если бы и был, то все равно ничем не смог бы ей помочь — в тот момент я мог бы убить любого, кто посмел бы встать между мной и моей Госпожой, ставшей наконец моей женщиной. Я ласкал ее руками с ног до головы с отчаяньем маньяка, дорвавшегося до желанной жертвы, а затем, возбудившись до предела и не сомневаясь, что возбудил так же и ее, окончательно утратив контроль над собой, вошел в нее резко и отчаянно, с напором, остановить который не могло бы уже ничто на свете. Несколько минут сумасшедшего напряженного ритма, и вселенная у меня в голове взорвалась миллиардами ослепительных солнц. Может быть, даже на небольшой промежуток времени я потерял сознание, а очнувшись, тут же вошел в нее снова. А потом еще и еще... Много раз. Из ванной мы перебрались на диван. Она больше не сопротивлялась и, покорившись неизбежному, сама стала получать удовольствие. Это было какое-то безумие, но безумие сладостное и блаженное. А потом, оба обессилившие от беспрестанного секса, мы заснули... А потом снова занимались любовью. Много раз подряд... За это можно было отдать очень многое.

И я отдал. Я потерял ее. Протрезвев после этой дикой сексуальной оргии, она не смогла мне простить покушения на ее честь и авторитет. Так, по крайней мере, представлялось ей самой, для меня же ее авторитет стал еще выше. Я был изгнан из рая навсегда, без права на возвращение. Я потерял ее. Я так хотел, я так любил, я получил и потерял ее.